Конечно, я не могу не думать о бедняге Мартине, ведь у него тоже был инсульт, который вполне мог иметь такие же последствия. Внезапно мне в голову пришла ужасная мысль: а вдруг Мартин не был мертв, когда я видела его тогда в больнице? Но это, конечно, абсурд, его сердце остановилось, и он не дышал. Но, может, это и к лучшему, наверное, я не смогла бы ухаживать за человеком в таком состоянии. Эгоистично, но это так.

Суббота, 8 марта. Я привезла с собой из Лондона купальный костюм, чтобы тренироваться в спортивном центре (похвальное намерение, которое так и не реализовано). Отыскала его сегодня, рассмотрела… и ужаснулась — такой выцветший, поношенный…. Пришлось съездить в Глостер и купить новый. В Глостер, а не в Челтнем, потому что я боялась случайно встретиться с Кэрри. Она сразу поняла бы, что я покупаю купальник специально для их джакузи.

Всегда немного страшно покупать купальник, особенно, когда начинаешь стареть. Ничто так не выявляет недостатки фигуры, как купальник. Разглядывая себя в трюмо, я ужаснулась, заметив сетку фиолетовых вен, разбегающихся от колен и похожих на трещинки на старом китайском фарфоре или ниточки в датском голубом сыре.

Я выбрала черный купальник с закрытым горлом, который шел мне, когда я примерила его поверх трусов (как требуют в магазинах из соображений гигиены), но когда надела его дома без трусов, то обнаружила завитки лобковых волос, торчавшие из-под купальника. Так что теперь придется бриться. Какое нудное занятие. Наказание за излишнюю суету.

Поездка компенсировалась тем, что я в первый раз увидела Глостерский собор. Небольшой, но пропорциональный, выстроен из котсуолдского камня с замечательный квадратной башенкой, верхушка которой украшена изящной лепной балюстрадой. В путеводителе говорится, что крытые галереи собора считаются одними из самых красивых в стране, и я с этим согласна. Тут был погребен Эдуард Второй. Все, что я знаю о нем, почерпнуто из пьесы Марло и может быть недостоверно, однако позволяет воспринимать его как реального человека, который когда-то жил и дышал, а не просто как имя из учебника истории. Странное ощущение — когда стоишь рядом с останками того, кто умер семьсот лет назад, и знаешь, кем он был при жизни. Если верить Ральфу Мессенджеру, атомы тела не разрушаются. Но только мой мозг способен сохранить его идентичность и провести между нами связь.

Пока я бродила по храмовым нефам, время от времени останавливаясь и любуясь мемориальными досками и статуями, мне в голову пришла другая литературная ассоциация. В «Золотой чаше» Шарлотта и Принц впервые совершают адюльтер в Глостере, отложив поездку в Лондон. Они сбегают с деревенской вечеринки якобы для того, чтобы посмотреть на собор, и я уверена, что там должно быть упоминание о могиле Эдуарда Второго. Интересно, они действительно заходили сюда, чтобы потом рассказать о соборе своим законным супругам? Или провели все это драгоценное время наедине, в маленькой гостинице, выбранной находчивой Шарлоттой? Жалко, книги под рукой нет. Вероятно, Джеймс об этом не говорит.

Пообедала в кафе «Уютная исповедальня» рядом с собором, листая путеводитель, потому что ничего другого с собой не было. Думала о том, что скоро превращусь в старую деву, которая рассматривает соборы и листает книжки в уютных ресторанчиках. Может, покупка купальника была инстинктивным протестом против такого будущего. Тогда хватит ныть и шагом марш бриться!

Мы висим почти целый день. Мы зависаем в пещерах, в разных щелях, под карнизами, на чердаках — везде, где тепло и темно. Пещеры — наше любимое место. Мы свисаем с потолка и гадим на пол, но нам кажется, будто мы свисаем с пола и гадим на потолок, потому что мы перевернуты вверх ногами. Гадить в перевернутом положении — целое искусство. Разлагающийся помет выделяет тепло. Ну, и воняет, конечно.

Когда стемнеет, мы вылетаем пожрать, в основном насекомых. Ловим их с помощью радаров и сжираем на лету. Пи-пи-пи-пи-пипипипи БАЦ! Круто! Летя вслепую, я могу за одну секунду сцапать сразу две мушки. Том Круз сдохнет от зависти.

Затем мы возвращаемся в пещеру и гадим на пол. Также мы гадим в полете, чтобы уменьшить вес. Можно сказать, гадить — основное занятие нашей жизни. Жрать насекомых и срать.

Секс у нас, признаться, не горяч. Мы трахаемся только шесть недель в году — и тут вся колония очень старается. Вообразите тысячи чуваков и чувих, что носятся по пещере, как сумасшедшие, и пытаются за каких-то вшивых шесть недель натрахаться на целый год. Можно серьезно подорвать здоровье.

Женщин интересует только одно — наша сперма. Они обладают гинекологической способностью сохранять ее в себе до тех пор, пока не захотят забеременеть. Потом они все сматываются в теплую детсадовскую пещеру и рожают. Туда разрешается входить только женщинам и детям. А мы продолжаем висеть и работать челюстями.

Я не против того, чтобы тетки присматривали за малышами. Но они часто вылетают пожрать и оставляют детей одних на детских площадках, а дети дерутся и барахтаются в груде дохлых насекомых и шелухи на полу пещеры. Иногда женщины подвешивают детей рядами на стены и к потолку, и бедные маленькие засранцы падают со своих жердочек на пол, а иногда пытаются взлететь, и поскольку их радары еще как следует не настроены, они частенько врезаются в стены или друг в друга. Уровень смертности наших младенцев постыдно высок.

Но если не подохнешь в детстве, будешь жить долго. При желании можно дожить и до десяти лет. Мне уже девять с половиной.

Мы с Гампсом подрулили к пещерке вместе, в аккурат перед рассветом. Скотти уже был там, свисал с потолка и жалел себя. Мне подфартило с одним горным волом, Гампс надыбал неслабый труп овцы с перегрызенной глоткой, лиса подрала, а Скотти нашел хрена лысого. И давай канючить.

— Там было полно коров, — ныл Скотти, — но они сразу просекали, в чем дело, и я не успевал зацепиться.

Зуб дам, что Гампс ему не поверил.

— Сцеди мне ништячок крови, Гампс, — просил Скотти. — Ты ж целую тонну у той овцы выдул!

— Отвали, Скотти, — сказал Гампс. — В прошлый раз ты зажал, когда я ничего не нашел.

— Задолбал, Гампс, все уже переварилось, пока я долетел.

— Слушай, засранец, — сказал Гампс, — ты и вчера прилетел не пустым. Просто зависал здесь и ждал, когда мы принесем крови.

— Ты не прав, Гампс, я всю ночь крылья драл, просто мне не свезло. — Скотти повернулся ко мне. — Дэнни-бой, дай крови, Христом-богом молю.

— И не мечтай, — сказал я.

— Ну дай, Дэнни-бой, меня уже ломает. В следующий раз вдвойне верну, бля буду!

Он трясся всем телом, хлопал крыльями, а челюсти клацали, как китайские палки для еды. Я пожалел его и харкнул ему в глотку. Он проглотил и рухнул на кучу старого дерьма со вздохом облегчения.

— Благослови тя Господь! Ты спас мне жизнь, Дэнни-бой, — сказал он.

— Где ж твоя техника, Скотти? Куда ты кусал тех коров? — спросил я.

— В шею, — ответил он.

— Дебил! — сказал я, подмигивая Гампсу. — Надо было кусать в жопу!

— В жопу? — удивился он.

— Там, где кончается шкура и начинается дырочка, есть очень нежное место, — сказал я. — Ты садишься между ягодиц и лижешь его в жопу, а он думает, что его ебет кто-то из своих. Потом ты осторожно вонзаешь зубки. Они это любят.

— Ха, ха, — заржал Скотти. — Так эти волы — педики!

— Так это любой дурак знает, — сказал Гампс. — Они все ВИЧем заражены.

— Чего? — Скотти снова затрясло. — Ты чё, хочешь сказать, у них кровь заразная?

— А думаешь, зачем я ее тебе в рот сблевал? — сказал я.

— Ах ты, засранец! Ты убил меня! — закричал он и начал клацать челюстями и мотать башкой, пытаясь срыгнуть кровь. Мы с Гампсом усирались со смеху.