Мне сдается, что из всех вольных каменщиков дедушка Илья был самым вольным. В советской стране он жил так, как не могли себе позволить ни царь-царевич, ни сапожник-портной. Он не работал, и у него все было. И он имел возможность всецело отдаваться двум любимым занятиям: читать и разглагольствовать. Во мне дедушка нашел внимательного и благодарного слушателя.

— Должны быть люди — хранители смысла, Мартын. Обыкновенного смысла обыкновенных слов. Потому что, когда слова теряют смысл, происходят ужасные вещи, происходят войны. И каждый раз, произнося «я люблю тебя», мы обязаны помнить, какую опасность таит в себе слово «любовь». Ведь в ненависть оно превращается самопроизвольно, энтропически. А на обратный процесс не хватит всей энергии Солнца.

Они жили с Джейн вдвоем в трехкомнатной хрущевской квартире, набитой старой мебелью и книгами. Про родителей Джейн мне было известно только, что они работают геологами в Якутске. Больше ничего. Они никогда не приезжали, а дедушка и внучка почти никогда о них не говорили.

Почему мы с Джейн полюбили друг друга? Этот вопрос интересен только на первый взгляд. На самом деле влюбленность — самое обычное дело. В ней нет абсолютно ничего интересного, она всегда одинакова, эйфорична, а влюбленные настолько глупы, что сочувствовать им можно не больше, чем морским свинкам. Нет, влюбленность не достойна описания. Интерес может представлять только дальнейшая судьба героев. Наша с Джейн оказалась трагической. Но время еще есть, грустить рано.

Во дворе мы играли в старинную русскую игру. Две шеренги наступают друг на друга: «Бояре, а мы к вам пришли!» Сходятся и начинают расходиться: «Молодые, а мы к вам пришли!» Мы — бояре — пришли за невестой, выбрали ее, но те — другие бояре — не торопятся ее отдавать, и после торговли в несколько куплетов, схождений и расхождений, мы требуем: «Бояре, открывайте ворота, отдавайте нам невесту навсегда!» И набрасываемся на упрямых бояр, чтобы отбить невесту. Джейн часто выбирали: волосы-то золотые!

Джейн вывела меня во двор, в свет. Она вообще стала медиумом между мной и миром реальности, который свел с ума не одного матерого математика, а меня, гения, но еще очень маленького и слабого, этот мир грозил просто раздавить. Так случилось, что я родился математиком. Так случилось.

Две фундаментальные области с рождения волновали меня: парадоксы теории множеств и парадокс брадобрея. Все начинается с бесконечности. Не имеет значения, насколько сознательно вы ощущаете бесконечность, ребенок вы или взрослый: бесконечность обжигает всех. Это моменты животного ужаса, агностической безысходности и полной потери смысла. Если всегда можно прибавить еще единицу, если все всегда было и все всегда будет, то для Бога (что бы это ни означало — пусть даже просто уверенность достойного человека действия) места не остается.

За стенкой на кухне мои глупенькие родители и их друзья пили дешевый портвейн и пели под гитару: «Мы изменим расписанье поездов и электричек, пароходов и раке-е-е-ет!» От их пения над моей кроваткой покачивался портрет Хемингуэя в свитере. Я не спал. Я искал, как спасти мир.

Постулировать финитность мира я ну никак не мог. От обратного: если мир конечен, то нам никогда не даст покоя вопрос: а что же там дальше, после того как он кончается? Ничего? Это худший ад из тех, которые мы можем придумать! Жуть во мраке!

Ночь за ночью, под бардовскую песню за стенкой, я искал выход. И однажды нашел. Бесконечность не создается бесконечным прибавлением единицы. Числовая ось меняется по мере продвижения по ней.

И если зайти достаточно далеко, там больше не будет чисел, там будет совсем другой пейзаж. Вернее, числа будут, но с совершенно другими свойствами, характером, отношениями между собой. Свободы, равенства и братства станет больше. Число х не будет цепляться за то, чтобы не быть x + 1. Напротив: x и x + 1 будут так близки и так дружны, что их и отличить-то уже нельзя. В этих краях продвигаться по числовой оси легко и приятно. Там другие законы движения. Там нет никакого + 1. Человечек шел-шел, ковылял-ковылял, потом надел коньки и заскользил по льду. А потом воспарил и полетел. Вышел в космос. А дальше? А дальше — нам всегда будет интересно. Не надо бояться бесконечности — она нестрашная.

Это был, допустим, еще не выход — то, к чему я пришел. Но это было направление поиска пути. На этом пути, похоже, можно было разобраться с другой страшилкой — теоремой Гёделя о неполноте, отнимающей у нас, человечков, категорию истины.

«Возьмемся за руки, друзья!» — пели на кухне.

Это было в январе 1971-го. Над созданием окончательной теории мне оставалось работать еще целый год.

Обернув чресла пушистым полотенцем, Эйнштейн расхаживал по свите дорогого отеля. В одной руке он держал «Financial Times», другой прижимал к уху телефон. И с убедительным русским акцентом втолковывал в трубку: «Dear Tony, we are certainly not that simple as you could have imagined. All the shares are sold out. So, don’t piss your pants, as we, Russians, say. I plan to jump to London next week, so, why don’t we just meet for some booze and discuss it all in detail?.. Okay, see you around, old pal!»[62]

Юппи, Наташка, Влад, мент Аркаша и я наблюдали за Эйнштейном по скайпу. В восемь утра, затянутая в бизнес-сьют, Наташка прошлась по номерам и выволокла лично каждого из нас в столовую на видеоконференцию.

— Заебал Тони Блэр! — пожаловался Эйнштейн, закончив беседу. — И почему это власть всегда принадлежит троечникам? Ну да ладно. Рад вас видеть. У меня хорошие новости. Просто потрясающие! К вам на подмогу едет Паоло Коэльо.

— Паоло Коэльо!!! — выдохнули мы впятером.

— Да! — самодовольно подтвердил Эйнштейн, укладываясь пузом на массажный столик. Многопудовая тетка, виповская гестаповка, начала мять нежные телеса нашего друга. — Двадцать пять косарей запросил, графоман бразильский. Ну вы его там это, засветите по телеку. Пусть говорит, что Чингиз олицетворяет силы света. Все, ребята, обнимаю, у меня встречи.

И скайп отключился.

Влад не поехал с нами на канал «Пирамида». В машине у Максимки ему не хватило места. Устраиваясь на переднем сиденье, Наташка завещала Владу придумать до конца дня, как сделать так, чтобы убедить весь мир, что Кыргызстан — оплот европейской цивилизации в Азии. Главный политтехнолог успел втянуть носом падающую соплю, но ответить уже ничего не успел. Мы тронулись.

Из своего угла на заднем сиденье я разглядывал Наташку. Она же, глядясь в водительское зеркальце, поправляла макияж. Интересно, сколько у нее еще образов в запасе?

— Наташка, а ты сегодня кто? — развязно спросил Юппи.

— Для тебя — Наталья Викторовна. Я твой продюсер, глупыш!

— Во, деловая колбаса! — возмутился Юппи. — Клитор от важности не дрожит?

Наталья Викторовна с полоборота, не глядя, заехала ему в глаз офисной папкой. Юппи пискнул и затих.