Кастелянша молча открыла нам два соседних номера и так же молча исчезла.

— Йо! Какая койка! Йо! Какие диванчики! — орал из-за стенки Юппи. Звукоизоляция в этих хоромах была никакая. Я крикнул ему, что иду в душ, встретимся через двадцать минут в вестибюле.

Когда мы встретились, помытые и побритые, вокруг по-прежнему не было ни единой живой души.

— Слушай, а что нам вообще дальше делать? — задумался Юппи.

— Не знаю, — честно ответил я. — Тебе Эйнштейн что-нибудь говорил?

— Нет. Сказал — приедете, вас встретят, будете там заниматься телевидением… Вообще-то жрать уже хочется.

— Надо найти столовую, — догадался я.

Столовую мы нашли очень быстро. Она была такого же размера, как номера, и посередине в ней стоял круглый стол, сервированный на двенадцать персон. Мы сели за стол и принялись ждать, разумно полагая, что кто-нибудь когда-нибудь должен здесь появиться.

Мы сидели, курили и обсуждали, кто из нас двоих главнее в данной миссии, иначе говоря, чье слово будет последним в принятии будущих творческих решений. У Юппи был веский аргумент, что из нас двоих только он окончил курсы по специальности «кино-телевидение». Я взывал к остаткам его разума: чему можно научиться за два месяца в Израиле на курсах для безработных русских? Ясно, что это полная туфта, и, возможно, конечно, Юппи наблатыкался монтировать в «премьере», но на кнопки нажимать можно и обезьяну научить, а вот чувство ритма, необходимое для монтажа, есть только у меня. Юппи напомнил мне, как окончилась моя карьера телеведущего. Это был удар ниже пояса. Мы чуть не поссорились, но пришли к компромиссному решению: Юппи отправил Эйнштейну эсэмэску с вопросом: «кто главный я или мартын?» Как он ответит, так и будет.

«Катастрофа-катастрофа!» — послышался голос. У входа в столовую в проеме стоял тщедушный человек лет тридцати с небольшим, блондин с жидкой бородкой, которую он нервно почесывал, приговаривая: «Катастрофа-катастрофа!» На блондине была надета жилетка, открывающая цыплячью грудь, штанишки до колен и вьетнамки.

— Ты кто? — спросил Юппи.

Блондин посмотрел на него водянистым взглядом, повернулся и ушел прочь, почесывая подбородок и повторяя «катастрофа-катастрофа».

— Это что за фрик был, а, Мартынуш?

— Я почем знаю?

Мы не успели обсудить блондина, как появился еще один персонаж — ко входу в столовую пришла девочка в пижаме, с косичками.

— Девочка, ты чья? — дружелюбно спросил я.

— Мамы с папой! — дерзко ответила девочка и тоже ушла.

Я посмотрел на Юппи, а Юппи на меня.

— Слушай, это Солярис какой-то! — воскликнул Юппи. — Как думаешь, здесь есть кто-нибудь нормальный?

— Надо подождать, — сказал я.

Ждать пришлось недолго. В коридоре послышались шаркающие шаги. В столовую вошел, пошатываясь, человек в черном халате с эмблемой отеля «Риц» и домашних тапочках с помпончиками. К груди он прижимал бутылку водки и апельсин. Нисколько не удивившись нашему присутствию, он с тяжелым вздохом уселся за стол, очистил апельсин, разделил его на три части и так же аккуратно разлил водку в чайные чашки — себе и нам. Затем он поднял свою чашку: «Ну что, друзья? Первый тост — за Холокост!»

— Ну вот, Юппи, появился нормальный человек, а ты боялся, — сказал я бодро и чокнул свою чашку о чашку первого нормального человека.

— Не вздумай, Мартын! — зашипел Юппи.

— Да ладно, я же в порядке.

— Атаке, ичпечи!

— Ну, за Холокост же!

— Поставь на место, или я звоню Эйнштейну. Прямо сейчас!

Юппи был прав, к сожалению. Пить мне совсем нельзя. Даже за Холокост. Я поставил чашку на стол. Человек в халате подхватил ее, выпил залпом вслед за первой и сказал:

— А мы знакомы. По Израилю. Полицейский Аркаша, помните?

Я тут же вспомнил.

Полицейский Аркаша мелькнул в нашей жизни на заре 90-х. В те времена каждый день приносил новые впечатления и знакомства. Я шел на день рождения к одной бельгийской мымре в надежде на приемлемых подружек и, в раздумье о них, переходил на красный свет улицу Яффо. Раздался гадостный свисток. Я применил обычный в таких случаях прием и прикинулся свежеприбывшим репатриантом, не владеющим ивритом. Как правило, это срабатывало, и незлобливые менты отпускали без штрафа.

— Куда идем? — спросил полицейский на иврите.

— Телок снимать, — ответил я по-русски и смущенно пожал плечами.

— А! Тогда я с тобой! — сказал полицейский тоже по-русски. И мы пошли на день рождения. Подарка я не купил, потому что не было денег. Я отвел в сторону именинницу и нашептал ей, что стриптизер в полицейской форме — это и есть мой подарок, а при желании она может оставить его на ночь, — у него, кстати, наручники смотри какие настоящие! Бедная девушка весь вечер ходила, вцепившись в Аркашу, и никакие объяснения, что это шутка, воспринимать не хотела. В конце концов она его достала, и Аркаша согласился пойти с ней в ванную. Там он приковал ее наручниками к крану, погасил ей свет и побежал рассказывать мне. Ждать, когда кто-нибудь из гостей захочет писать, пришлось недолго. Насладившись зрелищем, мы воткнули ключ от наручников в именинный пирог и тихонько ушли. Остаток ночи провели у Юппи на Давидке. Под утро Аркаша сообщил, что уезжает в Ашдод. С тех пор мы его больше не видели.

— Где трава? — мрачно спросил Юппи.

— Трава? — удивился бывший мент.

— Двенадцать или даже тринадцать лет назад ты взял у меня двести пятьдесят шекелей на ашдодскую траву. Где она?

Аркаша понимающе вздохнул, хлопнул себя рукой по лбу — ах, какой я, дескать, забывчивый! — и, пошарив рукой в кармане халата, достал коробок:

— Вот она. Только это не ашдодская. Чуйская долина. Подойдет?

Глазки у Юппи вспыхнули, как новогодние лампочки.

— Ми-и-ракль! — заголосил он. — Факинг джуиш миракль! Ашдодская трава тлеет тринадцать лет и превращается в Чуйскую долину! Это же практически Ханука!

— Вот чего не могу понять, — разглагольствовал, развалясь на стуле, пыхнувший Юппи, — так это почему ассасины произошли от слова «хашиш» и почему, покурив, им хотелось убивать.

— Может быть, трава была другая, — предположил Аркаша. — Ядреная очень.

— Не думаю, — возразил я. — Скорее, это функция сознания. Адекватная реакция на наркотики требует определенной культуры восприятия и реагирования.

— Точно! — подхватил Юппи. — Люди войны накурятся и ну стрелять веером от живота. Мне рассказывал чел один, он в Чечне служил. Говорит, как будто мультик смотришь: так смешно людей на куски разносит и кровища хлещет. А мы, люди мира, покурим, и ноосфера делается добрее.

— Айн-цвай-драй!

Вбивая рукой в пол теннисный мячик, в столовую вошел давешний фрик в шлепанцах.

— Фиер!

Фрик поймал мячик, сел к столу, оглядел нас с Юппи сквозь водянистый прищур и отвернулся. Дальнейшая его речь была театральным внутренним монологом, который произносится вслух, но его как бы никто не слышит. Взгляд актера в таких сценах направлен в тревожное никуда.

— Катастрофа! Катастрофа!.. Мне не выиграть этой партии! Что же делать? Моя репутация… в гильдии не поймут… административный ресурс никакой… так нельзя… кампания под ударом… кавалерия против танков…

— Полная хуйня! — вдруг вставился Юппи.

— Что? — фрика выбило из прострации.

— Кавалерия против танков — полная хуйня! — уточнил Юппи. — Это выдумка немецкой пропаганды. И фильм немцы сняли сами, как бы документальный, а на самом деле это все постанова, что польская кавалерия в сентябре 39-го шла в атаку на немецкие танки. Это они так хотели унизить поляков и показать, какие они примитивные.