В силу той же порядочности они все трое обладали катарами желудка, а потому меню их завтрака было очень скромное: Серж Костыльков потребовал два яйца всмятку, Жорж Мотыльков — три таковых же, только барон Допель-Плюнель остался верен своему национальному вкусу и заказал свиную котлету с кислой капустой. Водку же они пили, хотя и маленькими рюмками, но с особенным ожесточением, учащая приемы и приговаривая перед глотком давно уже надоевшую прибаутку:

— И как это подлецы извозчики могут пить такую мерзость!

Сегодня наши собеседники были настроены мрачно, на их лицах выражалась нестерпимая скука; лицо же Жоржа Мотылькова, оплывшее со вчерашнего, особенно бурного дня и бессонной ночи, носило на себе даже печать легкого отчаяния. Его даже не занял новый анекдот, очень глупый, чисто немецкий, но все-таки новый, рассказанный бароном. Серж Костыльков успел уже написать восемь записок, тщательно, даже от друзей, прикрывая левой рукой конверт, в минуту надписывания адреса, и командировал посыльного, снабжая его обстоятельной инструкцией, но прошло уже почти три часа, а посыльный еще не возвращался, признак ничего отрадного не представляющий.

Раза четыре, по предложению барона, сыграли спичками на коньяк, кому платить за всех, но и это не помогало. Благодаря мерзкой погоде, посетителей ресторана было мало и то все больше такие, которых приближать к своему столу не следовало, между собой они уже, мимоходом, успели позондировать почву.

Жорж сказал Сержу, так скороговоркой и негромко, между шестой и седьмой рюмкой водки:

— Что, ты сегодня богат?

Серж на такой вопрос только свистнул и добавил:

— А я было на тебя рассчитывал... дня на три, не более!

А барон объявил, что он имеет в виду, и даже очень скоро, получить весьма солидную сумму, но добавил:

— Иметь в виду, господа, это еще не значить иметь в своем кармане. Сегодня каналья Цвибель должен был принести мне, пока, триста, но обещал ровно в два, а теперь половина пятого... свинья!

И на всех трех, именно на сегодняшний вечер, лежали тяжелые обязанности: Жоржу надо было побывать хоть на минуту в опере и зайти в ложу № 4 бельэтажа, а оттуда к парикмахеру Моле, где ему надо привести себя в порядок и повидаться с нужным лицом, оттуда в дворянский зал, на большой бал французской колонии, а оттуда... и т.д. Сержу — заехать в клуб «благородных», во-первых, уплатить вчерашний проигрыш, во-вторых, попытаться отыграться, а потом к Аделаиде Григорьевне, куда без обещанного браслета нельзя и носу показывать. Барон же уверял, что сегодня «имеет играть вист у испанского посланника, в партии с двумя высокими иностранными особами, путешествующими по России инкогнито».

— Сиречь, Мейерша приказала быть, под страхом жесточайшего возмездия и на будущее строгого обуздания! — проворчал Серж.

— Развяжись ты с нею. Ну, ее, к дьяволу! — проговорил Жорж.

— Это не так легко, как кажется! — пояснил барон, видимо, не обидевшись косвенно высказанным недоверием по поводу виста у испанского посланника.

— Мерзейшее положение! — сказал, помолчав с минуту, Костыльков.

— Нет, я не могу! Понимаешь ты, не могу!.. Я обязан, хоть черту душу заложить, но я обязан!.. От этого вечера многое зависит... Все!

Мотыльков вдохновился, вскочил и даже раза два прошелся по диагонали комнаты, задевая за столы и стулья.

— Но теперь, друг мой, — спокойно заметил барон, — черти умнее стали и такой дряни, как человеческие души, под залог не берут...

— Жаль, очень жаль!

— Да что же, каналья посыльный не приходит? Эй!

Разбитый дребезжащий звонок неприятно подействовал на расстроенные нервы. Подошел кельнер.

— Посыльный вернулся давно уже, — доложил он. — Кого дома не застал, кто сказали только: «Хорошо, ступай!..» Рубль восемь гривен получил от швейцара, за шесть концов. Говорил, что еще за прежнее за вами осталось!

— Финиш! — безнадежно опустил голову Серж Костыльков... вынул из кармана зеленый флакон и усиленно потянул носом.

Минуты на три воцарилось полное молчание.

Жорж стремительно приподнялся, уронил при этом свой стул и, шатаясь, пошел к буфету, где сидела миловидная дочь хозяйки ресторана и, конечно, дремала, делая вид, будто читает какую-то книжку; товарищи тупо посмотрели ему вслед.

А Жорж облокотился обеими руками о решетку буфета и что-то говорил девице. Та серьезно пожала плечами и покачала головой...

— И это вы?.. Вы, которую я люблю всем сердцем, которой я мечтаю посвятить всю свою жизнь... — донеслось с той стороны.

— Ну, врите больше!

— Честное слово... скажите только: «Да!» и я у ваших ног. А пока — ну, ей же богу только до завтра... и всего безделицу — рублей пятьдесят... завтра мы обедаем у вас, и я возвращу — с букетом и тремя фунтами конфет. Честное слово порядочного человека. Ну, хлопочите, мой ангел!

— Сказала нет, и к маменьке не пойду просить, и сама не могу!

— О, Маргарита! Что ты со мною делаешь!

— Пустите!.. Ну, право... чуть всю посуду не повалили! Экий вы!

— Ну, Бог с вами! На вашей душе будет моя смерть...

— Маргарита! Давайте ему, пожалуйста, одну порцию пистолета! — хрипло рассмеялся барон.

— Ну, так черт с вами!.. Потом будете раскаиваться, но поздно. Серж, поддержи своего друга, если сам не нуждаешься в поддержке...

— Не перейдете ли, господа, в боковой кабинет? — предложил старший кельнер. — Сейчас публика к обеду собираться станет — вам много удобнее будет!

— Идея! — поддержал предложение барон.

— Обедать?.. Как обедать?.. Господа, где мы сегодня обедаем? По программе...

— Однако, — заговорил Серж, — я все-таки не теряю надежды... Со мной бывало и даже очень часто... Полное отчаяние, полная безвыходность и вдруг... «Карл и Фриц», ведите меня в отдельный кабинет!

С трудом убрали приятелей из общей залы и водворили в не особенно уютной комнате, с круглым столом посредине и подозрительной мягкой мебелью по стенам. В «кабинете» было сыро, пахло кошками и еще чем-то неопределенным. Барон приказал затопить камин и подать сюда коньяк и кофе. А время все шло и шло.

— Однако, — говорил барон, спустя уже довольно времени молчаливого проглатывания крохотных рюмочек, — как жаль, что люди с верой в Бога утратили и способы продавания своей души черту. Очень жаль! Я бы, например, охотно вступил бы в такое соглашение с самим господином Вельзевулом.

— Говорят, надо надрезать легонько, ну, хотя палец, обмакнуть в кровь перо...

— Воронье! — добавил Серж.

— Разве так? Ну, все равно! И написать...

— Что написать?

— Как что? Конечно: от сего вышеписанного числа, сроком такого-то, повинен я уплатить сумму... Ну, там по уговору...

— Да не сумму, а душу! — поправил рассказчика барон.

— Д-а-а-а! Конечно, душу! Ну, да все равно... Да, хорошее было доброе, старое время...

— Да и черти тогда глупее были, — добавил барон Допель-Плюнель. — Можно было и их немножко надувать... Они были тогда очень наивны... Возьмем, например, господин Фауст, от господина Гете... Он умел и капитал приобрести, и невинность соблюсти... Молодец!..

— Сатана! Сам сатана! Приходи и получай! — завопил не своим голосом Жорж, слюняво рассмеялся и энергичным жестом опрокинул со стола бутылку.

— Человек, порцию дьявола! — подхватил Серж...

Дверь тихонько отворилась, и вошли оба кельнера, Карл и Фриц, по счастливой случайности совпавшие своими именами с фирмой ресторана.

Карл нес большую серебряную кастрюлю, спиртовую горелку, решетку и большую суповую ложку для размешивания.

Фриц принес корзину с бутылками, вазу с фруктами и головку сахара.

Кельнеры молча поставили все принесенное на боковой столик и, почтительно извинившись за причиненное беспокойство, исчезли за дверью. Через минуту они оба вернулись снова и принялись менять столовое белье, изрядно уже залитое нашими приятелями.

Те переглянулись в полном недоумении.

— Кто приказал? — приподняв брови, спросил барон.