Нина закрыла личико руками и, громко рыдая, на всю комнату закричала:

— Не надо, не надо!..

Она вся дрожала, как в лихорадке, и наверное упала бы, если б ее не подхватили две ближайшие дамы и не передали бы в руки испуганной мамы.

Нину отнесли наверх, отпоили водой, даже несколько капель добавили из того пузыречка, что стоял на ночном маленьком столике, успокоили немного, раздели и положили в кроватку.

А веселый шум, пальба, музыка и крики, хоть и глухо, благодаря затворенным дверям, а все-таки доносились до детской и заставляли вздрагивать засыпающую девочку.

И снилось ей.

Кругом лес, серебряный, кружевной, обсыпанный густо жемчугом и брильянтами. Посреди леса просторная поляна, а посреди этой поляны — отдельная елка, самая кудрявая, самая красивая из всех в лесу.

Нина отлично знает и помнит это место в их заповедном бору. Летом они часто ездят сюда пить вечером чай. Запрягают длинную линейку, четверкой; раньше выезжает телега с поваром, самоваром, посудой и провизией, а дворецкий Максим едет с ними, господами, рядом с кучером Федором... Под этой елкой и стелят большой пестрый ковер... Это место вовсе не так далеко от дома, а все-таки не ходят пешком, а ездят.

У елки ветви до самой земли — и носила она название «Бабушкин приют». Почему именно ее так окрестили — Нина не знала.

А вот теперь зима, почему «Бабушкин приют» теперь не зеленая, а вся в серебре и бриллиантах, на ее верхушке сверкает фигурка ангела с растопыренными крылышками и с радужным веером на головке. Вместо обыкновенных шишек все ветви елки обвешаны красивыми игрушками, фонариками и разными сластями, только все это сделано изо льда и снега, даже свечечки в фонарике изо льда, а горят — не таят...

Нина одна в лесу ходит вокруг елки, снег покрыт морозным настом, скрипит под ее башмачками, но не проваливается... Бегать удобно, хоть танцевать можно... Нина и прыгает, любуется чудным деревом, и ей нисколько не страшно, хотя она и одна-одинешенька, даже няни нет с ней.

Вот тишину леса стали нарушать чьи-то легкие шаги и прыжки, с дрогнувших веточек посыпался иней...

На полянку стали выскакивать и выбегать разные зверьки. Откуда ни возьмись, по ветвям зарезвились белочки, зайчики собрались целыми семьями, сначала они осторожно выглядывали из-за опушки, а потом пустились во всю, окружили «Бабушкин приют» и стали уморительно-смешно танцевать, взявшись за лапки... Слетелись тетерева, куропатки и даже рябчики — настоящие, живые... не жареные... Воробьев — что налетело! И все это веселилось, обрывало елку и кушало с аппетитом...

Нина сама стала танцевать с зайчиками, брала на руки живых, тепленьких таких птичек, и они ее не боялись... Да и чего бояться, когда сама Нина ничего не боится. Она даже не испугалась, когда, на общий праздник, из леса выбежали волки, лисицы, и притащился полосатый, хрюкающий барсук... Нина хорошо знала, что рождественская елка — праздник любви и мира, и что тот ангел, что стоит на верхушке, никого не позволит обидеть... Она даже погладила ближайшего волка, а тот, как собачка Мими, лизнул ее почти в самые губы...

Нина не испугалась нисколько, когда из леса, став на задние лапы, с ревом выступили на поляну два медведя и оба с подносами...

Михайлы Ивановичи заняли свое место по бокам у елки и стали предлагать всем принесенное ими угощение… Несмотря на то, что они были такие страшные на вид и косматые, медведи были очень вежливы и даже не отказались протанцевать сами. Нину очень даже удивило, что звери танцевали на свободе, без палки и без барабана, даже без железного кольца в носу... «Значит, — подумала она, — это не те, что на прошлой неделе приводили к ним во двор бродячие цыгане...»

Никогда еще Нина не была так весела, никогда у нее не было еще так радостно на душе, да и все вокруг елки разделяли ее настроение, и серебряный ангел наверху, глядя на все это веселье, сам улыбался.

Поспорили и чуть не подрались из-за чего-то воробьи, то ведь они постоянные спорщики и задиры, но едва только Нина крикнула им: «Кш!», как они отлетели немного в сторону, сконфузились и тотчас же помирились, да и пора было, потому что стали раздавать мороженую рябину и клюкву и сверху, с самого неба, вместо снега, посыпалась самая мелкая манная крупка.

Праздник на полянке был в самом разгаре — как вдруг, по всей опушке, загорелись красные огни, и загремели ружейные выстрелы.

Веселье прекратилось разом, послышались испуганные крики и стоны раненых — а выстрелы все гремели и гремели.  Зайчики и белки, выпучив глаза, бегали, как угорелые, наскакивая друг на друга, растерявшись, не зная, куда спасаться от нежданного погрома. Бедные зверки судорожно вскидывались кверху и падали мертвыми, окрашивая снег своей кровью. Шумя и хлопая крыльями с елки сверзился черный тетерев, рухнул в снег и забился в судорогах... Волки взвыли и зарывались окровавленными мордами в снег, лисицы хотели было на утек, да некуда! Их тоже поражал невидимый свинец... Все гибло, даже в ангела, что стоял наверху, попала дробинка — и он горько заплакал... Держались только крепкие медведи и глухо, злобно ревели, особенно тот, у которого разбился графин с морсом... Нина стояла с разинутым ротиком, как окаменелая, и не соображала даже, что это такое происходит перед ее глазами... она только заметила, как красный клюквенный морс запачкал всего зверя, по всему косматому телу текли кровавые струи.

...Вдруг затрубили рога, завыли собаки, гремя цепными ошейниками, раздались голоса людей и громче всех голос папы и того рыжеусого дяди, который раз, даже при гостях из города, приехал в кожаной куртке и высоких смазных сапогах.

Вот и все папины гости вышли на поляну, а впереди всех брат Костя, с тем высоким, злым мальчиком...

— А вот, глядите, как я его приму на рогатину! — крикнул Костя, и таким страшным басом, что Нина не узнала бы его по голосу.

— Я тоже пырну! — крикнул другой мальчик, и оба разом всадили свои острые рогатины в живот бедных медведей... Боже! Сколько хлынуло крови, какой жалобный рев испустили насмерть пораженные звери!..

— Не надо! Не надо!.. — закричала Нина и упала рядом с медведем, обняв и целуя его окровавленную морду...

— Не надо! Не надо!.. — закричал тоже ангел с вершины елки.

Но его никто не слушал... Рога продолжали трубить, собаки выть и свирепо лаять... Даже Мимишка, глупая и злая малютка, и та зажала в передние лапки какого-то воробушка и грызла птичку с остервенением...

В глазах у Нины потемнело, она перестала и видеть, и слышать...

— Маленький компрессик на головку, а когда проснется, дайте ей вот этого пять капелек... — говорил старичок доктор, и Нина узнала его голос. Она открыла глазки и увидела свою маму с заплаканными глазами, склонившуюся над ее кроваткой.

Когда Ирен была девочкой лет тринадцати, она была глубоко убеждена, что в день окончания гимназического курса за ней явятся послы в золотых каретах и повезут ее венчаться с молодым, красивым, как херувим, владетельным принцем, что она сама выберет этого принца из многочисленной толпы высокопоставленных особ, и брачные послы пожалуют именно от ее избранника.

Когда наступил желанный день выпускного акта, Ирен настолько была умна и даже опытна, что, конечно, сказочного принца крови не ждала, но зато не сомневалась в том, что едва она покажется в свет, у нее отбоя не будет от претендентов на ее руку и сердце.

И, конечно, она имела полное право на такую уверенность.

Ирен была высока, стройна, красива, как сирена, и затмевала всех своих гимназических подруг блеском своей красоты, да и потом, стоило ей только появиться в обществе, на нее все обращали особенное внимание. Молодежь выпучивала глаза, как бараны на новые ворота, солидные люди — холостые и женатые, более развязные в своем обращение с дамами, выражали ей свой восторг и восхищение, старички чмокали губами и пускали легкую слюну, с особенным чувством благоговения целуя ее ручки, обтянутые в длинные перчатки на шестнадцати пуговицах, и при этом как-то умели слегка выворачивать ладонь, отыскивая свободный от лайковой брони тепленький уголок.