Собралось нас, несколько приятелей, у нашего общего друга, Овинова.

Хозяин наш был человек пожилой, давно за пятьдесят, холостяк и добрейший малый, хотя и проведший свою молодость очень бурно — да так, что из его похождений можно было бы составить целую эпопею. Служил он долго в глухой Азии, изрядно искалечен в боях и в настоящее время отдыхал с помощью весьма солидной пенсии на полной воле.

Собрались мы, главное, по случаю приезда капитана Кара-Сакала, из Маргелана — в Ферганской области есть такой город — лет восемь не видали нашего чернобородого чудака и общего любимца. Остановился он у Овинова, а тот и разослал всем сборные повесточки.

Пришел я (живу поблизости, всего через улицу), пришел полковник Ларош д'Эгль, тоже сослуживец, прикатил в своей карете Терпугов, Иван Семенович, с супругой... Ну, и замечательная же женщина! Глядя на эту важную грандам, кто бы мог подумать, что всего год тому назад она скакала через бумажный обруч в цирке Чифунчели!.. Пожаловал и доктор, добрейший Семен Иванович, но без супруги, братья Грызуновы, просто штатские люди, члены общества голубиных садок, хорошие стрелки и страстные охотники... Не пришел только тот, от которого никак уж нельзя было ожидать подобной неаккуратности — именно князь Чох-Чохов, при всех дружеских сборах первый, при разъезде последний, удивительно приятный тулумбаш и устроитель шашлыков под кавказскую зурну. А дело было в Петербурге.

Квартира Овинова помещалась в нижнем этаже, на улицу — ход прямо из швейцарской, и отделана была на славу дорогими персидскими коврами, отоманками, тигровыми и медвежьими шкурами, расшитыми золотом, бухарскими чепраками и такими богатыми арматурами по стенам, что один даже сутки не соскучишься, разглядывая эти диковины. В углу ярко пылал большой голландский камин, — и все мы сидели полукругом около этого камина. На низеньких столиках стояли графины с удивительной мадерой, а по случаю приезда дамы — могло быть и несколько — красовались вазы с фруктами и коробки конфет от Конради... Сигарами же гостеприимный хозяин угощал только настоящими гаванскими...

Хорошо нам было! Тепло и уютно... А на улице бушевала ужаснейшая погода, в окна хлестал дождь пополам со снегом, сквозь тяжелые портьеры даже слышно было! В печных трубах слышалось заунывное, зловещее такое завывание, и фонари еле-еле подмигивали, подслеповато моргая во мгле непогоды.

Нам же было, как я уже сказал, очень хорошо, и на непогоду мы не обращали ни малейшего внимания.

Разговор шел очень оживленно и весело... Сначала, конечно, мы засыпали новоприезжего вопросами наперебой — капитан едва успевал отвечать, удовлетворяя наше любопытство; потом он рассказывал нам о последней экспедиции на Памир, мы его слушали очень внимательно: потом доктор вспомнил необыкновенный случай в своей практике, рассмешил нас до слез. Потом мадам Терпугова спела что-то очень веселое, по-итальянски — я ничего не понял, хотя она очень выразительно поводила глазками и выгибала талию весьма тоже выразительно; потом один из братьев-стрелков стал рассказывать про вчерашнюю садку и хвастать своим ружьем; потом сеттер Чарли, которому другой брат наступил на хвост, взвизгнул и ворча забрался под диван... И вдруг мы все сразу почему-то замолчали... Это бывает: говорят, говорят... весело так, бойко, да вдруг смолкнут все разом, и в комнате воцарится мертвая тишина — такая, что даже слышно, как часы тикают в жилетном кармане.

Прошло с минуту... Тишины этой никто не решался прервать... только доктор начал было:

— Да...

И замолчал.

Овинов провел рукой по лицу и, наконец, заговорил.

— Удивительное дело. Вот также тогда... смолкли мы разом... Помнишь? — он обратился ко мне.

— Еще бы не помнить!

— Так вот, сидели мы в заброшенной саклюшке и расшумелись на славу, а джигиты спали, как мертвые... Еще бы им не спать после восьмидесятиверстного перегона... на дворе чистая буря разыгралась!.. Расходились горные ветры да ливни — носу не высовывай, а мы пируем у огонька... Шумели, шумели — да сразу и смолкли... и слышу я далекий, чуть донесшийся до уха, звук... Да... выстрел!.. Непременно выстрел и не ружейный... тук... и снова все тихо...

— А вы знаете, господа, что значит ночью выстрел, да еще такой, которого причину вы объяснить не можете?

Овинов обратился не к нам всем вообще, а к братьям Грызуновым, доктору и господину Терпугову с супругой.

— Ну, обыкновенно, выстрел — и все тут... кто-нибудь... зачем-нибудь... Мало ли что!..

— Нет! По-нашему это вот что: мигом на коней и, на слух, все туда!.. Коли стреляют — значит, беда!.. А коли беда — иди на выручку!.. Вот, что это значит...

Полковник Ларош-д'Эгль поднялся с места, шагнул к хозяину и крепко стиснул ему руку...

— Помню и, конечно, никогда не забуду!.. — сказал он, сел на свое место и, обращаясь уже ко всем, пояснил: — Это была последняя, пятая пуля из моего револьвера. Затем оставалось только вынуть шашку и погибать, потому что их было человек восемь... Не раздайся топот коней и голоса... не появись вовремя, как с неба свалившаяся, помощь — я бы, конечно, не сидел здесь, не пил бы этой мадеры и не любовался бы прелестными глазками нашей милой собеседницы!

— Merci! — протянула та полковнику свою ручку...

Терпугов сделал недовольную гримасу.

— Ну, как вы думаете, господа?.. Почему мы смолкли?..

Хозяин опять обратился к прочим членам компании.

— Да просто потому, что наговорились; речь оборвалась, ну, и перестали!

— Нет, я не про то... А почему именно в эту минуту?.. Ведь мы могли также замолчать и минутой позже!..

— Случайность!..

— Во всяком случае, для меня лично, очень уже счастливая случайность! — добавил полковник Ларош-д'Эгль.

— Ну, а теперь, вот тоже разом замолчали... Это тоже что-нибудь означать должно? — спросил скептик-доктор.

— На этот раз для того, чтобы дать повод рассказать мне тоже весьма интересную историю, по поводу тоже кажущейся случайности! — заговорил один из братьев Грызуновых, младший. — Действительно, как подумаешь, почему это, случайность, а так кстати?

— Расскажите! — одобрительно произнес хозяин дома.

— Да это было неделю всего тому назад. Вы все знаете, как я аккуратен относительно оружия!.. Ведь уж, кажется, осмотрительнее меня и спокойнее нет в этом отношении ни одного охотника...

— Это верно! — подтвердил его брат.

— Ну, вот; стою я в цепи, шестым нумером... Медведя поднимают здоровенного!.. Внимание напряжено. Тишина в лесу, в цепи, то есть, мертвая, глаза так и пронизывают чащу, а слух работает так, что зайчишка за версту чихни — и то не прозеваешь... Стою уже с полчаса, а, может, и больше... Вдруг впереди, в кустах, что-то засопело и затрещало... Приглядываюсь: лезет косолапый!.. Ближе, ближе... шубу его уже ясно различаю. Пора! Я — бац! из одного... бац! из другого... Что за черт!? Тюк да тюк и всего тут... Я к замку — а патронов нету!.. Забыл вложить! Я-то? Да так с разряженным ружьем в цепи сколько времени простоял!.. Ну, и слава же тебе Господи!..  «Полегче, барин! — Это медведь-то мой, говорит. — Я староста Никон, иду доложить, что мишка, через загонщиков, задним ходом прошел к Никулинскому перелеску»...

Большинство слушающих невольно расхохотались.

— Чего смеетесь!? — покачал головой рассказчик. — Не смеялись бы, кабы я две разрывные послал в бок неповинному старосте Никону...

— Не лезь, как дурак, прямо на цепь! Обходи стороной! — вступился было брат.

— От этого, брат, не легче бы было! Конечно, не засудили бы за убийство человека, а все бы тяжелый камень всю жизнь на душе протаскал бы!