Л и н а. Ты же лейтенант, не маршал. Тебе и тут приказывают.
В о р о н ц о в. Приказывают, не унижая моего достоинства!
Л и н а. Ну что с тобой, Ким, я же шучу… (Прижимается к нему.)
В о р о н ц о в (тихо). Лина…
Л и н а (не сразу). За те шесть месяцев, что мы прожили вдали друг от друга, я очень многое поняла, Ким… Поняла, что подменить мужа, семью, детей не может ни кандидатская, ни не любимое тобою каратэ. Все оказалось шелухой. Блестящей, но шелухой. Истина в другом… Теперь мне хочется быть просто твоей женой. Провожать тебя по утрам на работу, гладить твои рубашки, жарить картошку… Поверь, Ким, я так по тебе тосковала!.. Как будто из меня что-то вынули и я хожу пустая…
В о р о н ц о в. Не знаю, что сказать тебе, Лина…
Л и н а. У нас будут дети, Ким. Я даже придумала, как мы их назовем: Наташа и Сережа. Нравится?
В о р о н ц о в. Редкие имена.
Л и н а. Мы их назовем так, как ты захочешь.
В о р о н ц о в. Мне мучителен этот разговор.
Л и н а (жалко улыбаясь). Я должна собрать вещи и уехать обратно, да?
В о р о н ц о в (не сразу). Наши прежние отношения уже не вернутся. Не надо обманывать себя. Жить с нелюбимым человеком я не хочу. Так что прости меня, если можешь, и завтра же уезжай обратно в Москву.
Л и н а. Вот ты каким стал… Служба сделала тебя грубым и беспощадным.
В о р о н ц о в. Нет, не беспощадным. Армия сделала меня человеком, который обязан отвечать за свои слова и поступки.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Ночь. Освещенный тревожным светом прожекторов пирс, у стенки которого чернеет высокая стремительная рубка атомной подводной лодки. Слышен характерный неумолкающий шум моря, свистки рейдовых буксиров, невнятные слова команд, подаваемых в мегафоны…
Появляются В о р о н ц о в, следом за ним — Г а т ч и к о в и С и м о н я н. Офицеры в походных кожаных регланах с откинутыми на спину капюшонами и черных пилотках подводников.
С и м о н я н. Давай, Женя, вперед?
Г а т ч и к о в (тихо). Черт, неловко… Может быть, ты?
С и м о н я н. А мне ловко?.. А, что для друзей не сделаешь! (Окликает.) Ким!
Воронцов не обращает внимания.
Накладка, Ким. Ошибка в счислении произошла.
Г а т ч и к о в. Точно, Ким. Я говорил с Асей…
В о р о н ц о в. А не пошли бы вы все!..
С и м о н я н. Каемся, Ким. Ей-богу, каемся!
Г а т ч и к о в. Мы же должны были знать, с кем идем в море — с подонком или товарищем! Ася ко мне приходила…
Воронцов останавливается.
Я все понял, Ким. (Помявшись.) Можешь вернуть пощечину обратно.
С и м о н я н. Не бросайся словами, Гатчиков. Ким у нас такой, что может и вернуть с процентами!
В о р о н ц о в. Могу!
Г а т ч и к о в. Только давай отойдем в сторону, здесь неудобно…
С и м о н я н. Наш Ким строг, но справедлив. Он это сделает, когда вернемся из похода, если захочет, конечно.
В о р о н ц о в (ворчит). За мной не заржавеет…
С и м о н я н. Вот и ладушки!
В о р о н ц о в. Ты тоже не подарок. Друг называется, с вилами наперевес!
С и м о н я н. Повинную голову, Ким… Ведь я знаю, что за суровой внешностью ты прячешь доброе сердце!
Воронцов невольно улыбается.
Смотри, что приготовил для такого случая папа Симонян!.. (Отогнув полу реглана, показывает бутылку.)
Г а т ч и к о в (оглянувшись по сторонам). Ты что, чокнулся?!
В о р о н ц о в. И правда, Армен…
С и м о н я н. Держите фужеры, мужчины!.. (Насильно заставляет взять их стаканы.) «И чтоб никто не догадался…» (Извлекает из реглана коньячную бутылку, наполненную молоком, разливает по стаканам.) Амброзия!
Г а т ч и к о в (смеется). Ходок!..
С и м о н я н. Жидкость, правда, не кондиционная. Но клянусь, что, вернувшись из похода, наполню эти стаканы настоящим коньяком ереванского розлива! Да будет так!.. А теперь твой тост, Ким. Ибо сказано: «Питие без добрых слов есть суть пьянство».
В о р о н ц о в. Подняли, ребята, и сдвинулись ближе.
С и м о н я н. Формально. Души нет в твоих словах.
В о р о н ц о в (помолчав). Сейчас мы снимемся в поход. Вернемся обратно, когда эти сопки покроет снег, а в бухте будет плавать лед. Что же мы унесем в своей груди в море, что станем вспоминать на вахте где-то там, далеко-далеко отсюда? Симонян, наверно, — старушку маму, которая живет в горах Армении. Женя Гатчиков — своего маленького Юрку. А я…
С и м о н я н. Прекрасную Асю.
В о р о н ц о в. Да. Прекрасную Асю. Но все мы должны сохранить в памяти вот эти несколько минут, оставшиеся до выхода в море. Ведь сейчас вместе с нами незримо стоит и наша Дружба — произношу это слово с большой буквы. Потому что без этого чувства человек неполноценен, он калека… Давайте выпьем за нашу дружбу, за нашу удачу, за любовь к той земле, которая нас родила…
Чокаются, выпивают. Пронзительно звучит сирена. Вспыхивают дополнительные прожектора. Появляются сосредоточенные Ж и г у н о в и Х р о м о в.
Ж и г у н о в (на ходу). Не задерживаться, товарищи офицеры.
Воронцов, Гатчиков и Симонян подтягиваются, становятся серьезными, идут вслед за командиром и скрываются в рубке подводной лодки. И снова по пирсу движется громадное тело ракеты, погружаемое в лодку. Сцена постепенно затемняется. Слышны усиленные динамиками команды, подаваемые Жигуновым: «Лодку к бою и походу изготовить!.. По местам стоять — с швартовых сниматься!..» Уже в полной темноте, под негромкий рокот двигателей, по сцене плывут белые топовые, красный и зеленый бортовые огни уходящей в поход атомной подводной лодки… На одной стороне просцениума появляется А с я, на другой незаметно возникает С а н С а н ы ч. Оба молча смотрят на плывущие в темноте огни лодки…
С а н С а н ы ч (негромко). Господи, я никогда у тебя ничего не просил. Но сейчас обращаюсь к тебе нижайше… Пусть эти мальчики славные доживут до старости. Пусть у них родятся красивые дети. Пусть никогда им не придется нажать эти страшные кнопки. Прошу тебя, сделай так…
Огни лодки постепенно теряются вдали. Слышны вечный шелест набегающих на гальку волн да резкие крики потревоженных в неурочное время чаек…
ПРАВО НА ЖИЗНЬ
Пьеса в двух действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
М и х а и л Ч е р е м н ы х.
Г е о р г и й — его брат.
А р и н а — жена Михаила.
К у з ь м и ч.
К а т ю ш а.
Н и к и ш и н.
В а н ю к о в.
Е ф и м о в н а.
Н и н а — ее внучка.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЭКСПОЗИЦИЯ
На ярко высвеченном заднике сцены, как бы на огромной рельефной карте Сибири, через дремучую тайгу, водоразделы, сопки, реки и точки с названиями сел и поселков — крупным пунктиром бежит, извивается линия Байкало-Амурской магистрали. Гигантский необжитый край… Кажется, никто не в силах нарушить этой застывшей вековечной тишины и первозданности. Но над всем этим безмолвным пространством эфир наполнен писком морзянки, голосами изыскательских партий, геологических экспедиций, строительных отрядов, ведущих переговоры по рации:
«…Разбейте пикетаж и промерьте расстояние. Лист 247.249…»
