Обычай содержания животных характерен не для всех атапасков. Так, у атна, живущих в устье Медной реки, он, напротив, находится под строгим запретом, причем, по мнению Ф. де Лагуна, этот запрет отражает более типичную для традиционного общества ситуацию, тогда как рассказы о содержании медвежат относятся будто бы уже к новому времени [730, с. 26]. Трудно сказать, насколько это заключение истинно. Во всяком случае, бесспорно лишь то, что в прошлом возможность содержания прирученных животных была намного меньше, чем сейчас. Об этом свидетельствуют, например, данные по собаководству на Американском Севере. Ныне установлено, что в доколониальное и раннеколониальное время у северных индейцев и эскимосов имелось очень мало собак, так как их нечем было кормить. Поэтому и сани в этот период перевозили в основном женщины [921, с. 165]. Только с распространением пушной торговли, получением ружей и других европейских товаров местное население смогло регулярно содержать собачьи упряжки, в каждую из которых запрягалось в среднем 6–7 и, уж во всяком случае, не менее 4 собак. Для упряжек оставляли, как правило, самцов, во множестве истребляя новорожденных самок, которые ценились гораздо меньше. Кроме того, в летний период, когда нехватка пищи ощущалась особенно сильно, люди избавлялись от старых и больных животных, однако старались не убивать их самостоятельно, доверяя это кому-то другому. В то же время за щенятами и упряжными собаками ухаживали с большой заботой, а собачатину никогда не ели. Собаки у северных народов — источник престижа, который повышают путем дарения или обмена собаками, причем в данном случае материальная основа престижных отношений проявляется весьма отчетливо. По словам Дж. Савишински, «люди, имеющие мало собак, как и люди с малочисленной родней, считаются бедными и задавленными нуждой» [921, с. 168–183].

У некоторых племен Калифорнии известны случаи использования пойманных животных и птиц в целях культа. Так, в ритуалах, связанных с культом мертвых, индейцы Южной Калифорнии устраивали жертвоприношения кондоров или орлов, которых захоранивали в специальных местах. Среди археологических находок в Центральной Калифорнии встречались ритуальные захоронения медведей, койотов и оленей [725, с. 7; 698, с. 104–106]. В известной степени эта практика была, видимо, связана с обычаем отождествления фратрий и других родственных подразделений с каким-либо животным или птицей. Например, у йокутсов тотемами одной из фратрий были орел и медведь, а другой — койот и сокол, причем в обоих случаях для их названия употребляли тот же термин, что и для домашней собаки [582, с. 43]. Тем не менее ни о какой доместикации этих птиц и животных говорить не приходится.

Таким образом, как свидетельствуют приведенные материалы, содержание прирученных животных, безусловно, требовало прочной материальной основы в виде излишков пищи, которые могли бы использоваться для их прокормления. Однако на уровне присваивающего хозяйства эта основа, как правило, либо отсутствовала, либо была недостаточно широка для того, чтобы содержать группу прирученных животных сколько-нибудь длительное время. Правда, при более детальном изучении вопроса оказывается возможным выявить хозяйственные системы, более приспособленные для содержания животных-«любимчиков». Так, совершенно очевидно, что хозяйство, ориентированное в основном на охоту, менее способствует этому, чем хозяйство, в котором преобладающим видом деятельности является рыболовство, либо, в особо благоприятной среде, собирательство. Там же, где этот комплекс дополняется также и земледелием, прирученные животные начинают встречаться почти в каждом домохозяйстве, как это наблюдается, например, у индейцев тропических лесов Южной Америки [600, с. 347; 630, с. 363, 413, 414, 570, 772; 828].

Содержание животных-«любимчиков» преследует самые разнообразные цели — от хозяйственных до социальных и ритуальных, причем повсеместно эти цели встречаются в едином нерасчленимом комплексе. Особенно значительной представляется социально-экономическая функция животных-«любимчиков», которых обменивают либо для получения жизненно важных предметов (особенно пищи), либо для установления и упрочения социальных связей, а также в некоторых случаях убивают для устройства пира, имеющего прежде всего социально-престижное значение. Впрочем, на уровне присваивающего хозяйства эти отношения находятся еще в зачаточном состоянии, однако выявление их здесь имеет первостепенную важность, так как помогает найти корни тех социально-престижных отношений, которые становятся характерными для раннего скотоводства. Наличие в принципе одного и того же культурного комплекса, связанного с прирученными животными, у самых разнообразных народов, имеющих различную историю, весьма показательно. Оно лишний раз подчеркивает справедливость идеи стадиальности общественного развития, так как может быть объяснено только единством внутренних закономерностей, действующих в стадиально близкой культурной среде.

Как показывают приведенные материалы, само по себе содержание животных-«любимчиков» не порождает скотоводства автоматически. Более того, у некоторых народов существуют обычаи, не только не способствующие, но даже препятствующие доместикации (содержание единичных особей в клетках, неодобрительное отношение к размножению прирученных животных, отпуск взрослых животных на волю и т. д.). Как правило, роль прирученных животных в жизни таких народов минимальна. Напротив, там, где содержание животных удовлетворяет жизненно важные потребности человека и органично вписывается в культурную систему, возникают и условия для превращения прирученных животных в домашних. Этот процесс мог происходить только на фоне роста эффективности первобытного хозяйства, в особенности в связи с возникновением и развитием раннего земледелия, а в отдельных случаях на базе развитого рыболовства или усложненного собирательства.

Изучение характера свиноводства на Новой Гвинее представляет особый интерес, так как Новая Гвинея является одним из немногих районов, где до недавнего времени встречались общества, развивавшиеся в относительной изоляции от внешнего мира и в значительной степени сохранявшие свой первобытный облик. Конечно, это относится далеко не ко всем этническим группам. Так, многие из прибрежных обществ по крайней мере в течение века, а некоторые и гораздо дольше общались с европейцами, что весьма заметно отразилось на их культурном облике. Некоторые группы Западного Ириана (и не только прибрежные) на протяжении нескольких сотен лет прямо или косвенно контактировали с мусульманским миром островной части Юго-Восточной Азии. Напротив, папуасы Центральных нагорий впервые встретились с европейцами лишь в 30-е годы XX в., а процесс их вовлечения в систему капиталистического хозяйства начался лишь в 50—60-е годы. Однако модернизация аборигенной культуры под влиянием извне совершилась далеко не сразу. Первые иноземные товары, как правило, включались в систему местного хозяйства и в традиционную систему ценностей, принципиально мало что изменяя в образе жизни островитян. Даже батат, завезенный португальцами в XVI в. и совершивший, по мнению некоторых специалистов, целую революцию, с самого начала был интегрирован в местную систему хозяйства и социально-экономических отношений, а связанные с ним изменения происходили исключительно в рамках законов развития первобытного общества. Последнее дает в руки ученых уникальный материал, позволяющий проследить модификацию традиционного общества от классической первобытности до ранней стадии ее разложения. Таким образом, изучение папуасов Новой Гвинеи требует дифференцированного подхода, а их сравнительное исследование может проводиться лишь с учетом исторической картины.

В целом общества папуасов Новой Гвинеи могут быть отнесены к хозяйственно-культурному типу ранних (мотыжных) земледельцев, однако следует иметь в виду, что, во-первых, характер земледелия в различных районах острова существенно различается, а во-вторых, для некоторых коллективов земледелие является подсобным занятием, тогда как основную пищу дают собирательство и рыболовство. Положив в основу критерия эволюции уровень развития хозяйства (изменение акцента хозяйственной деятельности от присваивающего к производящему хозяйству, переход от экстенсивного к интенсивному земледелию), удается построить весьма правдоподобную схему развития хозяйства и общества папуасов Новой Гвинеи [455, с. 94 и сл.; 675, с. 55 и сл.; 1005, с. 57–68] и, что особенно важно, проследить этапы эволюции раннего скотоводства от доместикации отдельных животных до содержания стад животных и сложения особой системы их выпаса.