Не менее важен и не менее дискуссионен вопрос о составе стада у ранних скотоводов. Его решение тесно связано с решением другого вопроса: насколько и каким образом костные останки могут отражать реальную картину? В настоящее время принято два способа обработки костных материалов с этой целью: о видовом соотношении домашних животных в стаде судят, либо учитывая все кости, либо исходя из «минимального количества особей» (МКО). Оба способа имеют свои недостатки. Поэтому за последние 20 лет многие исследователи пробовали усовершенствовать методику изучения костного материала [256, с, 277–287; 518, с. 149, 150; 430, с. 291, 292; 497, с. 140–143; 618, с. 433 ел.; 866, c. 367–369; 979, с. 391, 392], однако до сих пор какого-либо единого подхода выработано не было.

Некоторые исследователи придают необоснованно большое значение соотношению костей домашних животных из погребений, считая, что оно верно отражает состав стада. Однако этнографические материалы показывают, что у многих народов животные, представляющие большую ритуальную или престижную ценность, не являются наиболее важными с хозяйственной точки зрения [512, с. 249–250]. Та же картина известна в энеолите Венгрии, где в погребениях часто находят кости иных животных, нежели те, которые доминируют на поселениях [819, с. 93, 94], Поэтому при изучении раннего скотоводства следует полагаться в первую очередь на данные, происходящие из поселений. Но и они требуют к себе критического отношения. Так, изучение трех стоянок современных скотоводов Северной Африки показало, что на расстоянии всего 30 км характер костных останков значительно меняется: у постоянных источников воды наблюдался высокий процент костей крупного рогатого скота, на аридных склонах преобладали кости овец и верблюдов, далее к югу росло количество костей газелей [655, с. 155]. При этом все стоянки принадлежали одному и тому же населению, хотя и разным его группам, которые в различных условиях пасли разных животных, а также в разной степени сочетали скотоводство с охотой.

Следует также учитывать, что соотношение костных останков отражает картину хозяйственной важности отдельных видов лишь в условиях мясного скотоводства. Если же имелись и другие хозяйственные направления, или в скотоводстве преобладал престижный момент, или большую роль играл обмен домашних животных на другие продукты, то картина, полученная по остеологическим данным, будет, очевидно, искаженной (важные замечания о возможностях интерпретации костного материала см. [856, с. 65–79]).

Гораздо менее информативны, нежели кости, предметы материальной культуры и сюжеты изобразительного искусства. Относительно важные сведения, которые можно почерпнуть из них, связаны с довольно поздними периодами развития скотоводства. Для изучения процесса доместикации они не дают ничего [694, с. 84]. Так, по мнению некоторых специалистов, различные предметы, надетые на шею или помещенные на голове животных, на изображениях древней Сахары служат бесспорным доказательством процесса доместикации. Однако, как теперь установлено, подобные же атрибуты связаны и с несомненно дикими животными (носорогами, слонами, жирафами). Поэтому аналогичные сюжеты правильнее трактовать как отражение каких-то культовых представлений, не более того [677, с. 195].

Следует особо подчеркнуть, что выводы о составе стада, полученные при анализе сюжетов искусства, также весьма неудовлетворительны. Так, судя по остеологическим данным и по письменным источникам, в древнем Египте мелкого рогатого скота в стаде было значительно больше, чем крупного. Однако в египетском искусстве изображения последнего значительно преобладают [146, с. 193]. Аналогичная ситуация сложилась в Нубии, где масса изображений крупного рогатого скота одно время воспринималась как указание на его преимущественное разведение носителями культуры нубийской группы С. Сделанные впоследствии остеологические анализы заставили пересмотреть этот вывод, так как большинство найденных костей принадлежало овцам. Выяснилось также, что нубийские пастбища более приспособлены для овцеводства, чем для выпаса крупного рогатого скота. Преобладание изображений быков в Нубии надо объяснять скорее высоким престижным значением этих животных, а не преобладанием их в стаде [973, с. 52]. В наскальном искусстве Зимбабве, Намибии и ЮАР тысячелетнее разведение крупного рогатого скота местным населением, напротив, не нашло почти никакого отражения в отличие от овцеводства, которое представлено десятками изображений. Между тем крупный рогатый скот играл здесь не меньшую роль, чем овцы. Изучавший эти сюжеты А. Уилкокс пришел к выводу, что создавшие их бушмены интересовались главным образом овцами [1028, с. 44–47]. Как бы то ни было, все приведенные примеры красноречиво (предупреждают против чересчур прямолинейной трактовки сюжетов наскального искусства.

Теоретически весьма важные данные о хозяйственной деятельности людей можно получить, анализируя систему их расселения [657, с. 8, 9]. Однако известные в настоящий момент поселки и стоянки, относящиеся к периоду доместикации животных или к непосредственно следующему за ним периоду, настолько немногочисленны, что эти материалы пока что возможно использовать не более чем для построения гипотетических моделей [812, с. 293–296].

Неразработанность методики чрезвычайно осложняет проблему изучения раннего скотоводства и требует особой осторожности при интерпретации известных данных. Представляется, что главная задача сейчас заключается в том, чтобы правильно локализовать первичные очаги доместикации и наметить направления распространения домашних животных в другие районы. Решение ее в целом возможно, хотя недостаточная изученность некоторых областей заставляет порой прибегать к гипотезам. Сложнее обстоит дело с реконструкцией других аспектов раннего скотоводства, которая невозможна в узких рамках археологии и заставляет прибегать к помощи ряда других наук.

Тесные связи, которые существовали между формами первобытного хозяйства и окружающей природной средой, заставляют уделить особое внимание изучению последней. Это тем более необходимо, что, как теперь выясняется, переход к производящему хозяйству зачастую происходил на фоне изменений окружающей среды и тем самым мог представлять собой один из способов активной адаптации отдельных человеческих коллективов к этим изменениям. Работами палеогеографов было установлено, что начиная с конца плейстоцена имело место несколько важных общемировых климатических колебаний, на фоне которых происходило формирование современного ландшафта. Начало им положили повышение температуры и отступление ледника в период беллинг по европейской шкале (XV–XIV [XIV–XIII] тысячелетия до н. э.). В раннем дриасе (XIII [XII] тысячелетие до н. э.) наблюдался временный ледниковый рецидив, после которого прежние тенденции вновь возобладали в период аллереда (XII–XI [XI–X] тысячелетия до н. э.), отличившегося относительно теплым и влажным климатом. Последнее короткое похолодание, сопровождавшееся сухостью, наступило в позднем дриасе (X [IX] тысячелетие до н. э. в Европе и Передней Азии и IX [VIII] тысячелетие до н. э. в Америке). Затем (последовало длительное всеобщее потепление на протяжении пребореального и бореального (IX–VIII [VIII–VII] тысячелетия до н. э.), а также атлантического периодов (VII–IV [VI–IV] тысячелетия до н. э.). Смена сухих, и влажных условий наблюдалась кое-где и в это время, но она имела локальный характер. Так, на Русской равнине и Тихоокеанском побережье СССР первая половина поелеледниковья отличалась умеренной или недостаточной влажностью, а — в континентальных районах Сибири этот период, напротив, был ознаменован влажной фазой. Зато в последующее время наблюдалась прямо противоположная картина. Начиная с III (второй половины III) тысячелетия до н. э. отмечалось некоторое похолодание, которое местами сопровождалось установлением более сухого климата [245; 246; 346; 468; 1041]. Отмеченные колебания в той или иной степени затронули все районы мира, однако их последствия в разных областях были далеко не однозначны. Наиболее чувствительно они отражались на пограничных районах, лежащих на стыке разных природных зон. Особым образом таяние ледника отразилось на прибрежных территориях, так как оно повлекло за собой подъем уровня Мирового океана, который за последние 10 тыс. лет повысился на 30–45 м, в результате чего многие древние побережья были затоплены, а на месте крупных (перешейков образовались островные цепи [695, с. 54–65; 697, с. 4—10].