В советской науке во второй половине 40-х годов наметился отказ от «гипертрофированного автохтонизма». Преуменьшение значения общения и связей в первобытный период сменилось пониманием того, что они представляют одну из внутренних закономерностей развития первобытного общества [175, с. 5; 275, с. 166]. В силу этого допускалось распространение отдельных видов домашних животных и культурных растений путем заимствования [175, с. 9; 275, с. 166; 19, с. 28]. В то же время значение миграций преуменьшалось. Считалось, что доместикация могла произойти и происходила самостоятельно везде, где обитали дикие предки домашних животных и растений, однако в связи с малой разработанностью этих вопросов биологами границы областей их обитания чересчур расширялись (Е. Ю. Кричевский, В. И. Равдоникас, А. В. Арциховский [175, с. 9; 275, с. 15; 19, с. 28]). В 50-е годы указанные взгляды отстаивали М. О. Косвен и А. Я. Брюсов i[165; 47; 48; 49].

С конца 50-х годов в советской археологической науке стало утверждаться мнение о необходимости разграничения первичных и вторичных очагов — возникновения производящего хозяйства. Впервые наиболее четко оно было высказано В. С. Титовым [319], а позже нашло отражение в ряде сводных работ [12; 13; 69; 98; 110; 198; 215; 217; 290; 363]. Одновременно были сделаны попытки выявить соотношение между первичными и вторичными очагами и определить механизм проникновения земледелия и скотоводства в новые районы [319; 320; 342; 334; 335; 169; 336]. Большим подспорьем в этом послужили работы советских биологов, в особенности С. Н. Боголюбского [41] и В. И. Цалкина [351; 353].

Значительным вкладом в развитие марксистской теории исторического прогресса явились работы советских этнографов, которые конкретизировали картину перехода от дикости к варварству, намеченную еще Ф. Энгельсом. Благодаря им понимание качественно новых, в особенности социально-экономических, явлений, порожденных переходом к производящему хозяйству, стало более глубоким [325; 25; 52; 261; 292]. Весьма важные выводы были получены кочевниковедами, показавшими, что кочевое скотоводство развилось на базе предшествовавшего комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства. Правда, механизм и время возникновения номадизма разные ученые — представляют себе весьма по-разному [324; 268; 95; 96; 262; 122; 284; 326; 9; 224; 369; 209; 15].

Вместе с тем эта точка зрения не является сейчас единственной в советской науке. Некоторые зоологи и ныне пытаются отстаивать положение о том, что стадные копытные были одомашнены следовавшими за их стадами охотниками (Л. М. Баскин [23; 24]).

В последние годы вновь была выдвинута идея, согласно которой кочевая экономика, по крайней мере частично, могла возникнуть как результат заимствования домашних животных охотниками (С. И. Вайнштейн [60]). Одним из оснований для этого, как и прежде, служат наблюдения над процессом распространения оленеводства у народов Сибири. Вместе с тем вопрос о происхождении оленеводства до сих пор является предметом дискуссии в советской науке. Некоторые советские ученые считают, что приручение оленя совершилось на юге Сибири самодийцами или же независимо самодийцами и тунгусами (Г. М. Василевич, М. Г. Левин, Л. В. Хомич, С. И. Вайнштейн и др. [62; 64; 343; 59]). Другие настаивают на самостоятельности перехода к разведению оленей в Северной Азии (И. С. Вдовин, Н. Н. Диков, Ю. Б. Симченко [73; 113; 296]). Принятие того или иного решения имеет принципиальную важность для изучения проблемы возникновения скотоводства, поэтому вопрос о происхождении оленеводства будет подробно рассмотрен ниже.

Наконец, безусловным достижением советской науки была и остается разработка учения о хозяйственно-культурных типах (С. П. Толстов, М. Г. Левин, Н. Н. Чебоксаров [323; 194; 357]), которое открыло новые возможности для использования этнографических данных для реконструкции первобытной истории. Вместе с тем значение и последствия перехода к производящему хозяйству до сих пор не получили еще достаточно развернутого анализа, учитывающего как общие закономерности развития, так и те особенности конкретной его картины, которые были порождены первичностью или вторичностью процесса. Причем если по отношению к земледелию эти проблемы в какой-то мере все же затрагивались, то вопрос о раннем скотоводстве и его роли в древнейших земледельческих обществах и сейчас остается открытым.

Археология предоставляет два рода источников для изучения ранней истории скотоводства: костные останки и некоторые предметы материальной культуры, причем ценность их различна. Ясно, что наиболее фундаментальные выводы можно получить при анализе костных материалов, тогда как культурные остатки допускают большую свободу истолкования. Поэтому вопрос о методике изучения костных материалов заслуживает специального разбора.

Первым требованием, без выполнения которого костные материалы неспособны служить серьезным историческим источником, является полное описание оотеологических коллекций, и, уж во всяком случае, определение животных до вида. Такие определения, как Bos sp., Ovis/Capra и им подобные, мало что дают, так как далеко не все представители подсемейства быков или же подсемейства коз и овец дали домашних потомков. Так, домашние овцы произошли именно от муфлонов, а не от диких овец вообще. Между тем в литературе часто встречаются утверждения, скажем, о местной доместикации овец, «аргументированные» указанием на находки костей Ovis/Capra. Небрежные остеологические определения были одной из основ для возникновения теории о доместикации северных оленей в верхнем палеолите, выдвинутой представителями «культурно-исторической школы». К сожалению, остеологические критерии доместикации северных оленей, верблюдов и лошадей остаются в основном неразработанными до сих пор. Во всяком случае, ранняя доместикация лошади надежно документирована пока что только на Украине (Дереивка) в силу уникальности обстоятельств находки костных останков [34, с. 106–117].

Морфологические изменения, свидетельствующие о доместикации животных, появляются далеко не сразу, что заставляет искать для изучения более ранней стадии какие-то иные критерии. Последние были суммированы А. В. Арциховским, который отмечал, что «1) позвонки и грудные кости диких животных в стоянках редки, для домашних животных представлены все части скелета; 2) среди диких животных есть очень старые индивидуумы, среди домашних их нет; 3) диких самцов и самок поровну, среди домашних преобладают самки» [19, с. 27]. Позже Г. Польхаузен высказал предположение, что о наличии домашних животных свидетельствует появление «потенциально домашних животных»[3] в необычном для них биотипе, куда они могли попасть только с людьми [879, с. 4]. Наконец, Р. Дайсон, посвятивший данной проблеме специальную работу, выделил два основных критерия. Это, во-первых, тенденция к росту со временем относительного количества костей «потенциально домашних животных»; во-вторых, постепенное увеличение среди них удельного веса костей молодых особей [549, с. 662, 663; 431, с. 221].

Дальнейшие исследования показали, что все указанные критерии в той или иной степени уязвимы. Так, отсутствие полного набора костей скелета может быть следствием не только охотничьего образа жизни, а и того, что, во-первых, костные останки разных видов и различные кости одного вида сохраняются по-разному; во-вторых, кости всегда растаскиваются собаками и хищниками [256, с. 278]. Кроме того, кости полных скелетов могут встречаться на стоянках бродячих охотников, которые располагались на месте главной охоты [518, с. 149]. Наличие же их на долговременных поселениях не всегда связано с убоем домашних животных, так как если убитое дикое животное было не очень велико, его приносили целиком. Появление животного в новом для него биотипе также далеко не всегда указывает на скотоводство. В отдельных случаях его удается связать с изменением климатических условий, благоприятным для расширения ареала дикого вида. Недавние исследования показали, что изменения характера фаунистических остатков в Южном Прикаспии (в том числе периодическое появление и исчезновение овец и коз) четко коррелируются с колебанием уровня моря и вызваны прежде всего природными процессами [786, с. 391–399], а не приходом скотоводов, как доказывал Г. Польхаузен. Рост количества «потенциально домашних животных» может свидетельствовать о начальной стадии доместикации только в том случае, если ему сопутствует появление морфологических признаков одомашнивания. Изучение половозрастных характеристик животных интересно и перспективно, однако тенденции их изменений требуют глубокого анализа, который еще предстоит сделать. Уже не раз отмечалось, что кости молодых животных могут преобладать не только на скотоводческих, но и на охотничьих стоянках [353, с. 50, 51; 658, с. 19; 656, с. 35, 36; 435, с. 73; 544, с. 82]. Такой авторитетный специалист, как венгерский ученый Ш. Бекени, считает, что в начальный период доместикации, напротив, могли убивать взрослых самцов, оставляя молодняк для одомашнивания [431, с. 224, 225]. Теоретически предположение Ш. Бекени звучит весьма правдоподобно, так как, судя по этнографическим данным, массовые убой молодняка (первогодков) характерны лишь для развитых скотоводческих обществ и не встречаются у наиболее отсталых скотоводов, которые если и режут домашних животных, то, как правило, больных и старых. Однако на практике по одному только половозрастному соотношению костных останков отличить хозяйство специализированных охотников от хозяйства самых ранних скотоводов невозможно, как признает и сам Ш. Бекени [437, с. 21]. Таким образом, использование половозрастных характеристик для выводов о доместикации требует особой осторожности и сочетания с другими показателями.