А произошло вот что…

В палисаднике напротив окна мадам Орлович росла большая акация. На одном из её сучков висел кусок старой бельевой верёвки.

Каждое утро, едва открыв глаза, мадам Орлович подходила к окну, дышала на образовавшийся за ночь ледок на стекле и, продышав глазок, смотрела на раскачиваемый ветром обрывок верёвки.

Произведя в уме известные только ей математические расчёты и логические построения, мадам Орлович обращалась к мужу тоном командира во время атаки:

– Моня! Ветер северный с порывами, одевай две пары тёплых кальсон и заткни уши ватой! Я не могу тут целый день за тебя переживать и пить стаканами валерьянку. У меня на это никаких денег не хватит.

После этих слов, которые показывали мужу, на ком держится семейное благополучие, мадам Орлович получала свежий заряд энергии и позитивного настроя до конца дня.

Она, конечно же, всегда ожидала от мужа возражений, но Моня покорно надевал вторую пару тёплых кальсон, затыкал оба уха ватой, потому что спорить с женой боялся со времени их знакомства

Его молчание несколько удручало мадам Орлович, потому что возможность победы в споре с мужем могла бы дать дополнительный заряд энергии. Но было так, как было, и обе стороны привыкли уже к такому давно устоявшемуся порядку вещей.

И вот Клавка Коробчиха, никого ни о чём не спросив, вероломно вторглась в чужую семью и, срезав, казавшийся ей ненужным обрывок, привязала на его месте свою верёвку для белья.

О том, что она разрушает сложившийся миропорядок крепкой советской семьи, и лишает мадам Орлович и её мужа привычного образа жизни и покоя, ей и в голову не приходило. А мадам Орлович была в смятении и панике.

Она сочла этот наглый поступок вызывающей антисемитской выходкой, и оставить этого просто так не могла. Жизнь теряла смысл и привычные ориентиры.

Мадам Орлович высказала через весь коридор Клавке – этой кацапской жлобихе и антисемитке всё, что она о ней думала.

Клавка тоже в ответе обратила внимание на национальные особенности склочного и сволочного характера мадам Орлович, которая из-за сучка на дереве готова удавиться и удавить своего недоделанного Моню.

Естественно, что конструктивизма в течение конфликта этот обмен мнениями не добавил. На помощь обеим сторонам немедленно пришли возмущенные и возбуждённые добровольные помощники и советчики.

Образовалось два враждующих лагеря, и конфликт зажил уже своей жизнью, мало зависимой от главных его участников.

Шли годы, менялись правительства и осваивался космос, но этот конфликт не ослабевал, как и продолжавшаяся все эти годы Холодная война.

Но, как это обычно бывает в конфликтах, обе стороны получили сокрушающий удар с совершенно неожиданной стороны.

Ирка Коробкина, Клавкина дочь и сын мадам Орлович Боря полюбили друг друга всерьёз и надолго.

Клавка, поразмыслив, сделала робкую попытку примирения и послала через соседского мальчика для мадам Орлович два круга домашней колбасы и кусок сальтисона от зарезанного её мужем кабанчика.

Но в это время у мадам Орлович сидела её боевая подруга языкатая соседка Зинка.

От подарков пришлось отказаться да ещё так, чтобы слышал весь коридор:

– Пускай эта кацапская дура безмозглая подавится своим вонючим сальтисоном!

На такое вероломство Клавка обиделась до самой глубины своей широкой русской души. И, когда её муж Ваня заболел крупозным воспалением лёгких, она демонстративно отказалась впустить в дом мадам Орлович, которая одна во всём дворе умела ставить банки:

– Нехай лучше мой Ванька сдохнет к чёртовой матери, чем я позволю этой пархатой жидовке дотронуться до него своими грязными лапами!

И тогда Ирка и Боря заявили матерям, что, если они немедленно не помирятся, то дети сбегут на целину А, если и это не поможет, то оба отравятся уксусом.

Дети были так серьезны и взволнованы, что женщины не на шутку перетрусили и приняли обоюдное решение немедленно помириться.

После Ванькиного выздоровления в середине коридора установили столы и праздновали всем коллективом, потому что все уже устали конфликтовать из-за какой-то верёвки.

Вот так и закончился этот конфликт, который возник почти с началом Холодной войны, но закончился на два десятилетия раньше, благодаря уму и мудрости двоих детей.

Боря с Иркой закончили кораблестроительный институт, поженились, родили двоих детей и уехали в середине семидесятых в Канаду.

Их родители подружились навсегда и жили практически одной семьёй в новом доме, построенном на месте общежития.

В начале девяностых Клавка Коробчиха умерла.

Мадам Орлович рыдала в голос, потому что, по её словам, умер самый дорогой в её жизни человек.

Сама она тоже вскоре умерла.

Боря с Иркой иногда приезжают из Канады на могилы родителей, которые похоронены рядом.

Люба всегда считала себя очень счастливым человеком, потому что у неё была вера.

Она верила в Бога, в коммунизм и верила Афанасию. Во всё это она верила до самоотречения и без всяких оговорок.

В Бога она просто не могла не верить. Иначе откуда же всё. Коммунизм был для неё итогом развития человечества, потому, что по её понятию, человечество должно становиться всё лучше и богаче.

А Афанасий был самый добрый и честный человек на Земле. И полюбила она его сразу и навсегда.

После окончания института их, как супругов, послали работать в одну школу и выделили большую комнату в общежитии кораблестроительного завода.

Любу радовало, что её Афоня верил в коммунизм так же, как и она, и от этого их любовь и дружба были ещё крепче. Расходились они лишь в одном вопросе.

Люба считала, что сначала люди в Советском Союзе достигнут совершенства, а только потом уже наступит изобилие. А Афанасий верил, что изобилие наступит раньше, а от этого и люди будут всё более совершенствоваться.

Они много спорили по этому поводу, но это не омрачало их жизни, потому что оба они были молоды и счастливы.

Конечно, они видели и понимали, что не всё идёт честно и правильно, но что же поделать, если поставлена такая невиданная в истории цель, которая изменит навсегда к лучшему жизнь человечества. Приходилось мириться с временными трудностями и ошибками.

Порой Люба всё-таки соглашалась с мужем, что хорошая жизнь повлияет на людей положительно. Особенно, когда приходилось мыть пол в коридоре.

Коридор был очень длинным. С каждой стороны находилось по десять дверей от жилых комнат. У дверей стояли сундуки с картошкой, а на них постоянно гудели примуса.

Каждая хозяйка мыла в коридоре только участок, захватывающий пространство её комнаты. Так было всегда. А поскольку мыли все в разное время, то чистоту в коридоре навести было невозможно. По этому поводу женщины бесконечно спорили, враждовали и объединялись во враждующие кланы. Конечно, находились и другие поводы для ссор, но мытьё полов было основным.

С самого начала Люба решила, что будет всегда мыть весь коридор.

– Пусть смотрят, как нужно жить в коллективе. И как люди будут жить при коммунизме.

Со временем все поймут, как это хорошо и правильно.

Она не участвовала в спорах. С соседями была вежлива и доброжелательна, и спокойно переносила насмешки по поводу её стараний по наведению порядка.

Иногда ей просто вредили подвыпившие соседи, пройдя грязными сапогами по свежевымытому полу.

А то и «нечаянно» могли зацепить полное ведро. Но Люба даже не раздражалась по таким пустякам. Она знала, что при коммунизме такого не будет, и вносила свой маленький вклад в его построение.

Наоборот, они верили с Афоней, что как только все начнут мыть коридор полностью, так это и будет один из признаков приближения коммунизма. А начнут обязательно.

И хоть они часто шутили по этому поводу, верили они в светлое будущее безгранично.

Потому что иначе и быть не могло.

Многие соседки понимали, что Люба права, и говорили ей, что мыть пол нужно по очереди весь сразу, но переступить через свои многолетние кровные обиды и убирать возле дверей своих обидчиц они не могли.