Во двор я зашёл не со стороны ворот, а через узкий проход, который был вымощен неровным камнем, что сделало мои мучения ещё большими.

Напротив калитки Аннушки я поскользнулся на камне и, грохнулся на спину, больно ударившись головой о камень. Наверное, я ненадолго потерял сознание, потому что, открыв глаза, увидел перед собой Аннушку. Она помогла мне подняться и отвела в свой дом.

Без привычной белой косынки Аннушка выглядела довольно привлекательной светловолосой женщиной лет сорока пяти.

Она перевязала мне голову куском простыни и пошла за моими родителями.

Но вскоре вернулась, потому что квартира была закрыта. Поэтому о происшедшем она сообщила соседям. Я уже немного оклемался и, пытаясь скрыть свою беспомощность и неловкость, довольно развязно начал что-то молоть про отсутствие Бога и стал высказывать своё удивление, что она не понимает такого очевидного факта.

– В чём же такая очевидность? – посмотрев на меня с интересом, спросила Аннушка.

– Ну, как же! – привёл я убийственный, на мой взгляд, довод – вот Гагарин летал и говорит, что никакого Бога он там не видел.

– Ну, Бог не управдом, чтобы его каждый мог увидеть. Сначала его нужно найти в своей душе. А во-вторых Гагарин видит и говорит только то, что позволяет партия. Простой глупенький мальчик.

– Умнее некоторых, раз в космос первым полетел – парировал я.

– Собака раньше него там побывала, так по вашей логике она умней Гагарина?

– Ну что Вы можете знать про Гагарина? – я всё сильнее распалялся – Где Гагарин и где вы со своим фрезерным станком и семилеткой.

– Вообще-то я по образованию врач-хирург.

– А чего же тогда работаете фрезеровщицей?

– Вам этого не понять, потому что, как и все ваши, вы думать не умеете. Живёте без царя в голове и без Бога в сердце.

– Удивляюсь, как Вас ещё не посадили? – я уже кипел от возмущения.

– Можешь отличиться – сказала она, перейдя на «ты» – глядишь, прославишься, как Павлик Морозов.

Она говорила совершенно спокойно, глядя мне прямо в глаза.

– А зачем же Вы мне тогда помогали?

– Это я себе помогала, а не тебе?

– Как это?

– Тебе не понять. А объяснять бесполезно. Когда найдёшь Бога в своей душе, тогда и поймёшь. А пока у тебя вместо сердца пламенный мотор, понять это невозможно. Можно только ненавидеть весь мир и своих соседей.

– Ну да! Советский народ самый отзывчивый и дружный. Это все знают.

– Это ваши пропагандисты сочинили про коллективизм и дружбу народов. А подумать, почему из колхозов бегут, а на своём огороде сутками работают, ума не хватает. Почему в коммуналках дерутся, если такие дружные. Почему в уборных гадят на пол? Дай только волю, все разбегутся, как тараканы. Придумали сами о себе сказочки и радуетесь. Советским людям вообще чужд коллективизм. Он живёт стадом. А прикажут – так стаей.

– Ну, да! Стадом до Берлина не дошли бы? – этот довод я считал стопроцентным.

– Погнал бы Сталин заградотрядами, мы бы и до Антарктиды дошли.

Потом помолчала и уже задумчиво добавила:

– Или до Колымы.

Не знаю, до чего бы она договорилась, если бы меня не увёл домой подошедший отец.

Разговаривал с Аннушкой он почтительно и вежливо.

Когда мы немного отошли, я сказал отцу:

– Она там такое молола, что её бы при Сталине расстреляли без суда. Она же враг народа!

Отец остановился и спокойно сказал:

– У неё два боевых ордена.

Потом помолчав, добавил:

– А у меня за три года ни одного.

От изумления я даже рот открыл.

Многие годы после я старался не думать о том, что услышал от Аннушки, потому что это мешало нормально жить и строить карьеру. Но понемногу сознание, вопреки моему желанию, заставляло всё больше смотреть на окружающий мир критически, без идеологических и атеистических штампов.

Через много лет, прочитав роман Булгакова «Мастер и Маргарита», я подумал, что происшедшее со мной тогда, возможно, было не случайным.

А, может быть, Аннушка, встреченная мной в самом начале жизни, и разлила то масло, на котором я столько раз поскальзывался… Только я этого в праздной суете не заметил.

Полковника Пустовойтова заедала тоска. Она проникла в каждую клетку его тела и не давала силы жить. Днём ещё как-то с помощью спиртного и загруженности на работе он держался.

Но ложась спать, он ощущал непреодолимое желание проглотить разом таблетки, припасенные в прикроватной тумбочке. Останавливали только мысли о семье и коллегах. Будут ли в случае самоубийства выплачивать пенсию семье? Удержится ли сын в военном училище? Что будет с женой, работающей в той же системе?

Он уже продумывал возможность устроить себе самому автомобильную аварию, но боялся выжить и остаться беспомощным инвалидом.

Больше всего Николай Николаевич боялся не выдержать и повеситься в минуту отчаяния. Это была бы для всех катастрофа. Но жить он больше не мог. Никаких сил у него на это не оставалось.

– Вот поеду в санаторий и там умру. Меньше будут докапываться к чужому покойнику.

Он купил путёвку в один из лучших санаториев страны, в прошлом принадлежащий ЦК КПСС.

Санаторий поразил его своей роскошью и мощной медицинской базой, и полковник, выполняя по военной привычке все предписания врача, каждое утро и вечер ходил вокруг горы к питьевым бюветам.

Он надеялся, что хотя бы перед смертью его отпустит тоска, потому что с ней он умирать боялся, не зная, что ждёт его после. Но тоска не отпускала. И тяга умереть тоже.

Он даже хотел попросить администратора переселить его с седьмого этажа на второй, во избежание соблазна броситься вниз, но какое-то сладостное чувство возможного избавления от муки остановило его.

Однажды, во время такой прогулки, он встретил бывшего сослуживца Витю Онищенко, который лет пять тому назад уволился и жил теперь неподалеку, в родном городе его жены Ольги.

Они раньше никогда особо не дружили, но Онищенко так обрадовался встрече, что Николай Николаевич не мог сопротивляться, когда тот буквально затолкал его к себе в машину.

Они подъехали к большому двухэтажному дому. Онищенко с гордостью распахнул ворота перед неожиданным гостем:

– Вот так вот и живём – сказал он гордо.

За столом Николай Николаевич налил себе больше половины стакана водки и выпил залпом.

– Слушай – удивился Онищенко – ты же вообще раньше не пил.

Николай Николаевич тяжело вздохнул и неожиданно для себя

рассказал приятелю о своей беде.

– Куда я только не ходил, и к психологу, и к психиатру, и к бабкам, чтобы сняли порчу – ничего не помогает. Так что мне труба.

– Коля, я не знаю, как ты на это посмотришь, но давай я тебе устрою встречу с нашим батюшкой отцом Романом, умственный, я тебе скажу, мужик. Наши бабы с его появлением перестали аборты делать. Я сам уже почти год не пью, а ты ж помнишь… Я и со службы из-за водки ушёл. Мой Славка с женой сошёлся, ребёнка усыновили, не нарадуемся. Да и вообще у нас всех детей из детдома разобрали. Менты с бандитами дому престарелых помогают. Такой вот у нас батюшка. Он у нас как пожарная команда.

Полковник угрюмо молчал. По его виду было видно, что никаких надежд у него не осталось. В Бога он не верил, а в батюшек тем более. Но терять, как говорится, было уже нечего, и он безвольно махнул рукой.

Виктор вышел из комнаты, а когда вернулся заявил: – Сейчас батюшка к нам приедет, он мне, кстати, дом обещал освятить.

Николай Николаевич в церковь не ходил, и на все эти заморочки смотрел свысока.

Виктор побежал суетиться по хозяйству, а Пустовойтов с рюмкой коньяка уселся в кресле.

Минут через двадцать в комнату вошёл парень лет двадцатидвадцати пяти, похоже сын Онищенко, и, поздоровавшись за руку с гостем, сел к столу и начал есть не снимая плаща.

– Замотался – сказал парень, наблюдающему за ним Николаю Николаевичу – поесть некогда.

Появился Виктор:

– Батюшка извини, что я тебя побеспокоил, но у меня тут с другом беда…