Таня с детьми и Ириной Александровной провели лето в Столиве, и мастер по маникюру в Которском салоне пожаловалась ей, что за всё время, что она работает здесь, лето тринадцатого года в смысле курортных доходов выдалось самым неудачным. Мысль об Испании ещё не оставляла её, а средств не хватало: Ванины прибытки поубавились.

Тем не менее время от времени объявлялись какие-то торговцы недвижимостью, клиенты которых, не довольствуясь информацией в сети, желали видеть дом в подробностях.

– Кого бы и правда найти, кто бы пожил там сейчас? – задумалась Таня, когда брат заехал к ней за какой-то надобностью.

– Не знаю, – буркнул Михаил. – У меня дела.

– Дела, – фыркнула Таня, презрительно скосив на него глаза. – Можно подумать. – Потом поинтересовалась ехидным голосом:

– Свадьба-то будет?

– Посмотрим, – ответил Михаил и подмигнул сестре.

Он шёл по бульвару, наступая на мокрые листья; по обе стороны деревьев две жирные автомобильные змеи медленно расползались по своим норам. Та особая грусть, которая налетает неизвестно откуда в начале осени, сладко ворочалась в грудной клетке. "Посмотрим", – думал он, но мысли мешались. О том, что в усадьбе случился пожар, ему рассказал вернувшийся в Москву Вячеслав. Они зашли в "Скромное обаяние буржуазии" и провели там около двух часов. Вячеслав рассказал про Сидельникова, Федюшина и Саранова. "Да, может, продал бы, в самом деле", – заметил ему Михаил, но Вячеслав только отрицательно покачал головой. В глазах его стояло упрямство. Он хотел объяснить Михаилу, почему он не хочет этого сделать, но понял, что говорить придётся очень долго. Ему бы слинять куда-нибудь, думал Михаил, пока, чего доброго, подписку о невыезде не возьмут.

И только дома эта мысль взорвалась в нем, как будто лопнула электрическая лампочка. Он позвонил сестре.

– Я, кажется, знаю одного человека, – сказал он, – который согласился бы пожить там. Причем, возможно, неопределённо долгое время.

– Это кстати, – обрадовалась Таня. – А то мы с Ваней уже голову сломали. Ну не летать же туда раз в неделю? А что за человек? Надежный? Я его знаю? Не алкоголик? Не сожжёт там всё? Друг твой, или кто?

– Не алкоголик, – рассмеялся Михаил и, подзуживая сестру, добавил: – но девок водить будет.

– Да ты видел этих девок? – уничижительно спросила Таня.

– В общем, завтра заеду за ключами, – предупредил Михаил.

Собственно, ни Сидельников, ни тем более Федюшин не желали Вячеславу никакого непосредственного зла. Участь его им вообще была безразлична. Но им нужна была земля, которой он владел. Давать ход делу о поджоге они не собирались, так как хотели решить вопрос по-хорошему и понимали, что с подследственным дела не сделаешь.

Но когда Вячеслав пропал и адвокат Шипилов не мог более до него дозвониться, они занервничали. Предложить больше, чем они уже предложили, они не могли – напротив, ожидали, что Вячеслав намёк понял и согласится и на меньшую сумму – лишь бы отделаться. Время шло, а они никак не могли решить, как им быть дальше: ждать поправок к закону о земле или устроить так, чтобы Гольянова объявили в федеральный розыск.

С начала октября в Бока Которской бухте по ночам залегает туман. Когда светает, кажется, что огромное непромокаемое облако спустилось, чтобы отдохнуть на тихой воде от небесных странствий.

Вячеслав не спеша изучал дом и думал, что всё-таки это куда лучше, чем коротать дни в гараже у Александра Карловича. Ковёр с олимпийской символикой тридцатилетней давности вызвал в нём странное ощущение какой-то некончающейся жизни. Внизу синим карандашом по белой краске дверного косяка друг над другом были нанесены чёрточки и цифры, видимо, отметки роста кого-то из детей.

Во дворике росли фиговые деревья, и Вячеслав ел мягкие плоды инжира, похожие на зелёные капли, прямо с веток. Изредка с померанцев, растущих во дворе у Луки, срывались апельсины и шлёпались о камни двора, словно теннисные мячи.

Маленький Хюндай, вопреки опасениям Татьяны, завёлся сразу, но на первом этаже, служившем гаражом, нашлись велосипеды, и это в понимании Вячеслава было лучшим открытием. С просторной террасы второго этажа, над которой нависали обремёненные плодами ветви лимонного дерева, открывался прекрасный вид на залив и на рыжий хребет противоположного берега, вершину которого венчало небольшое укрепление эпохи австрийского владычества.

На противоположном берегу в самые подножия серых скал вцепился крохотный поселок. В это время года темнело уже рано. Фонари с того берега выпускали свои разноцветные отражения, словно щупальца. В хорошую погоду они пересекали залив, и их неопределённые оконечности, переливаясь на ленивой волне, легонько трогали молы Столива.

По утрам Вячеслав, оседлав один из велосипедов, тихо катил по извилистой узкой дороге, разглядывая местную жизнь. Вечнозелёные дворы были забрызганы тёмно-розовыми цветами богомилы, которые росли буйными неправильными гроздьями.

Автомобили попадались редко, а прохожие и того реже. Разве что возле торгового павильона на Markov rt на потёртых пластмассовых ящиках из-под пива сидели немолодые мужчины. Время от времени их разговор умолкал, они отхлёбывали из своих массивных бутылок, бессмысленно надзирая за течением времени, и смотрели мутными глазами на серую стену котловины, как будто ожидали, что она разломится, расступится и взору их предстанет бесконечный простор, освобождающий и приемлющий их блуждающую мысль, обречённую скитаться в каменной чаше.

К этому времени Вячеслав выучил только два слова, обеспечивающих минимум обиходного этикета. "Хвала", – говорил он с ударением на первом слоге, принимая покупку. "Приятно! Молимо!", – неожиданно громко, гортанно отвечали ему продавщицы. Потом прибавилось третье, когда своими резкими, грубыми, точно прокуренными голосами пожилые официантки в кафе около Богородичного храма задавали извечный вопрос: "Изволите?"

Темнело рано, и начинало давить безлюдье. Рассказы Михаила о местных обитателях были ещё свежи в его памяти. С шикарной виллой подмосковного льва справа соседствовал мол, принадлежавший Луке. Под защитой каменной стенки в мелкой заводи болталась старая белая лодка.

В нескольких метрах от виллы «lav» напротив старого Лукиного дома сохранилась небольшая часовня, возраст которой насчитывал несколько столетий – каплица в полтора метра высотой. Муницпальные власти поставили указатель, и любой желающий мог осмотреть церковь Trojstva.

Бранко ещё не уехал в Белград, наслаждался последними погожими днями, собирал хурму, и в лице Вячеслава нашёл такого же терпеливого слушателя, как Таня и Ваня. Ему нравилось говорить по-русски, и он рассказывал Вячеславу много интересного, словно бы чувствуя, что он здесь человек случайный и надолго не задержится. Так, кстати, стала известна и история Лукиного богатства.

Соседкой Бранко по переулку была Данка. Хотя число прожитых ею лет приближалось уже к шестидесяти, она носила легинсы, а гриву огненно-рыжих волос украшала заколками кислотных цветов. Местные мужчины за глаза с добродушной усмешкой называли ее «српской царицей». Работа у неё не переводилась: то нужно было привезти дрова, то их поколоть, то подстричь забор из кустарника, и мужчины ходили к ней, как на барщину.

В далёком 63-м году у её отца нашли туберкулёз. Врачи настоятельно рекомендовали ему сменить место жительства и указали на Столив, как на самое подходящее место, где испарения моря встречаются с ароматами гор, превращая воздух в целительный эфир. Отец внял их совету и сторговал у общины Котора полосу земли длиной метров восемьсот и глубиной – двести. Кусок побережья обошёлся ему в сущие гроши, но никто не мог взять в толк, зачем нужны ему одному все эти пустынные угодья. Однако отец Данки жил будущим. Он просто не мог поверить, что этот уголок земли, как будто специально созданный для отдохновения и поэтических грёз, так и останется в забвении и запустении. Год шёл за годом, а в Боку приезжали всё те же белградцы, жители Ниша и Нового Сада. Отчаявшись увидеть свою мечту воплотившейся, отец Данки в конце концов уступил отцу Луки половину своей земли за крепкую морскую лодку. Когда же Югославию охватили этнические конфликты, казалось, о туристическом рае можно было забыть…