Екатерина Васильевна одарила Алянчикова таким взглядом, в котором можно было утонуть, а Александр Павлович глубоко задумался.

– Кстати сказать, – начал было он как бы через силу, отчего лицо его стало непроницаемым, обратившись к Сергею Леонидовичу, – ваш брат…

– Я понимаю, – поспешно упредил его Сергей Леонидович и, чтобы сгладить эту едва не состоявшуюся неловкость, улыбнулся тихой, светлой, всепроникающей, всепрощающей улыбкой, которая так к нему шла. – Только это и объясняет божественное в природе.

Александр Павлович удовлетворённо кивнул.

– То есть можно предположить, что чем меньше будет становиться это самое ни из чего невыводимое, – продолжил Сергей Леонидович, – тем ближе человек будет приближаться к Богу. А там…

– А там, – подхватил Александр Павлович, – и сам захочет им стать. Да только вы апорию Зенона про Ахиллеса и черепаху помните?

– Ну конечно, – сказал Сергей Леонидович.

– Вот и хорошо, – мягко, вкрадчиво заметил Александр Павлович. – Поэтому того, что вы предположили, никогда не случится. Никогда Ахиллес не догонит черепаху.

– Никогда! – вдруг выкрикнул он и перевёл глаза, загоревшиеся гневом, с жены на Алянчикова.

От этой никем неожиданной, не вызванной никакой очевидной причиной вспышки все оторопели. Екатерина Васильевна и Никанор Кузьмич побелели как полотно и будто окаменели, а Сергей Леонидович выпустил из пальцев ручку чайной чашки, и она, хоть и не треснула, но резко, неприятно для слуха стукнула о блюдце.

Повисла тишина, которая непременно требовала хоть какого-то разрешения.

– Как знать, – робко сказал Сергей Леонидович, – быть может это не Ахиллес гонится за черепахой, а человек идёт к самому себе.

– А страшно не станет? – скосил на него свои красивые бархатные глаза Александр Павлович. Благодушие вернулось к нему, и он, как будто не меньше других изумляясь своей вспышке, недоуменно смотрел на салфетку, точно забыл, что это такое и вот теперь мучительно старался вспомнить.

В первых числах июня получилось письмо от графини Шуваловой, в котором она сообщала, что переговорила с министром Кассо о гимназии и что министр заверил её своим словом решить искомое дело положительно.

По случаю грядущего юбилея гласные прибыли почти в полном составе – из тридцати четырех налицо было тридцать три. Шахов кратко доложил собранию решения, принятые совещанием и предъявил журнал Совещания за подписями всех членов комиссии.

Председатель собрания, уездный предводитель князь Волконский предложил гласным высказаться.

– Господа, – начал Сергей Леонидович. – Провидение судило мне родиться в сравнительно обеспеченной семье. Но сделало ли это из меня человека само по себе? Университет дал мне всё то, что он мог дать: он расширил мои умственные горизонты, ввёл меня в новые, дотоле неведомые области знания, внушил мне искреннюю любовь к науке, научил меня серьезному к ней отношению, наконец, раскрыл мне даже нравственное её значение для души человека. Учение и труд – вот лучшая награда, которая дарует природа человеку за его короткое появление на земле. Этим бескорыстным даром надо умело пользоваться и благодарить за него, ибо этот дар чудесен, он выше всех званий и сословий, потому что истинное счастье человека на земле – в познании его окружающего.

Слово попросил гласный Шахов.

– Гласный Карандеев относит себя к партии народной свободы. Из его выступления, однако, вполне очевидно, что под народом он понимает только избранную его часть, удовлетворяющую всем нам известному цензу. Грош цена такому либерализму, который отказывает слабым в праве на образование. Если крестьянина освободили на нищенский надел в "четвертачок", то это тем более не освобождение, а без образования к чему он приложит свои способности, если он тёмный человек? В общем, в память 19 февраля крестьянские дети забыты не будут.

Алянчиков, вопреки обыкновению, в этот раз спустился с небес на землю и сказал коротко, но исчерпывающе:

– Если и впрямь весь народ никогда не будет талантлив и никогда – высокоразвит, зато доступное ему хотя бы маленькое образование откроет множество скрытых теперь талантов и блестящих способностей к образованию.

Слово взял Карандеев. Он говорил о том, что истинный талант сумеет преодолеть тернистый путь от рассыльного в мелочной лавке к университетской кафедре, и слово "судьба" служило стержнем его точки зрения.

Кульберг перебил его с места:

– Помнится, в "Московских ведомостях" у Каткова люди, именовавшие себя патриотами своего отечества, в передовой статье, оправдывавшей стеснения школьного дела, писали примерно так: "Если бы всем им, то есть пятидесяти тысячам учащихся, оканчивать курс и поступать в университеты, то число лиц с высшим образованием возросло бы до двадцати пяти тысяч. Но зачем бы могло потребоваться такое страшное приращение?"

– Очевидно, что незачем, – бросил фразу Волконский.

Их взгляды встретились, точно это фехтовальщики скрестили оружие.

После него опять высказался Сергей Леонидович:

– Господа, – начал Сергей Леонидович, – что касается до гимназии. Лишь она, господа, открывая перед крестьянством дверь в университет, к высшему образованию, даёт крестьянству все права полноправного гражданина и доступ ко всякой работе, к которой он обнаружит способности. Закончить хочу заявлением, что в Московском учебном округе и в Министерстве Народного просвещения все подготовлено. Вот, господа, письмо ко мне от графини Шуваловой, где содержится обещание министра внести Сапожковскую мужскую гимназию в смету с первого же января наступающего года.

Гласный Перелешин сообщил, что город выделяет участок земли, сорок тысяч кирпичей, обязуется на пятьсот рублей ежегодного пособия и выдаёт ещё тысячу на оборудование физического кабинета. Для общежития было предположено приобрести большой дом Пошивалина.

Крепостники, как называли их по старинке, были недовольны, но при голосовании из тридцати двух шаров направо положили двадцать четыре, налево только восемь.

– Гласный Шахов! – обратился к Гавриле Петровичу председатель собрания князь Волконский со всей возможной любезностью проигравшей стороны. – В вашу гимназию будут ли приниматься лица других сословий?

Гаврила Петрович склонил голову и любезно ответил:

– Ваше сиятельство! Над дверьми гимназии давайте сделаем надпись: "Свет Христов просвещает всех!"

Весна в четырнадцатом году наступила рано и споро. У подножий деревьев снег осел кругами, местами потаял, и показалась жухлая трава, распластанная по серой земле. Дни прибывали. Небо, ласково подсвеченное солнцем, покоило душу нежной голубизной.

С наступлением тепла, подобные перелётным птицам, явились Нарольские. Узнав об этом, к семи часам вечера Сергей Леонидович был уже в Несытине.

– Собираюсь за границу, – первым делом объявил он.

– И давно пора, – одобрительно сказал Александр Павлович.

Сергей Леонидович в общих чертах изложил цели своей поездки.

– Черногория – страна крошечная, в течение многих веков совсем изолированная и замкнутая. Связанная теперь с Европой, она является в своей первобытной простоте, без сословных перегородок, без оторванной от народной почвы интеллигенции, далеко заскакавшей вперёд от народа, и даже без писанного закона, потому что давным-давно заглохла здесь и память о том, что эта вотчина Черноевичей когда-то была частью великосербского государства и пользовалась Законником царя Душана. И вот явился Богишич и преобразовал глыбу обычая в современный гражданский кодекс. Его Законник был составлен для страны, где не было учёных судей, юристов, и где даже далеко не все судьи умели грамоте. Судите сами, в каких условиях он очутился, если не мог дать своему детищу название «гражданский», по той простой причине, что слово это в сербском языке означает ещё только жителя крепости! Законодатель брал только готовое и едва успевал намечать богатые формы, которые доставляла ему своя жизнь, само народное творчество в области права.