Екатерина Васильевна бросила на мужа ироничный, снисходительный взгляд, но он ей не ответил.

– То, о чём мы можем только догадываться, говоря о древних эпохах, случилось почти на наших глазах, а для учёного это просто подарок. Одним словом, я хочу это увидеть.

Александр Павлович слушал внимательно и вдумчиво.

– Дельно, – снова согласился он. – Мне кажется, я вас понимаю. Представители естественных наук в этом отношении находятся в куда более выигрышном положении. Химик волен ставить опыты, биолог – изучать наличную флору и фауну, ведь всё у них под рукой. А у нас и впрямь одни предположения. А тут вы как будто окунаетесь в атмосферу «Русской правды» и заглядываете в отдалённейшую старину родового быта, который известен нам лишь по глухим преданиям.

– И когда же думаете отправляться? – поинтересовалась Екатерина Васильевна.

– Когда? – растерянно переспросил Сергей Леонидович, который толком ещё и не думал об этом. – Да вот озимое посею, да и отправлюсь, – решил он. – А к концу сентября постараюсь быть уже обратно, чтобы на собрание поспеть… Поездом до Фиуме, а там до Антивари морем рукой подать.

– Ах, какой вы аккуратный, – покачав головой, насмешливо сказала Екатерина Васильевна. – Можно подумать, без вас тут не управятся.

– Ну, тут дело не в этом, – пояснил Сергей Леонидович. – А просто мы затеяли гимназию, и это дело во многом лежит на мне.

– Двумя месяцами здесь не обойдёшься, – покачал головой Александр Павлович.

– Будем считать это разведкой, – согласился Сергей Леонидович.

– Взгляните на сирень, – внезапно сказала Екатерина Васильевна, оборачивая свое прекрасное лицо в открытом окну. – Ещё вчера она была налита, полна жизненными соками, фиолетова, как… ну, я не знаю, смотреть было больно. А что же сегодня? Съёжилась, опала, посерела… – и лицо её омрачила неподдельная грусть. – Время наш враг, – добавила она и спросила немного капризно, но и озадаченно: – Как же нам его победить?

– Вы знаете, как, – тихо ответил Сергей Леонидович.

– По-прежнему верите в прогресс? Не переменили своего оптимизма? – добродушно поинтересовался Александр Павлович. – Признаться, мы поминали наш прошлогодний разговор.

– Доказательств сколько угодно, – заверил его Сергей Леонидович. – Как именно происходит отделение нравственности от религии особенно ясно видно на примере тех статей законодательства Передней Азии, которые… – внезапно для хозяев он запнулся и смутился, но под их выжидательными взглядами невозмутимо закончил: – …которые посвящены скотоложеству. "Если мужчина изнасилует быка, – гласит параграф одного лидийского кодекса, – то в наказание он должен умереть". Если не принять в расчёт того соображения, какое сакральное место в религиозных представлениях лидийцев занимал бык, то можно принять эти параграфы за выражение исключительно нравственных норм, между тем как здесь они выступают ещё как нормы религиозные. Это подтверждается тем, что совокупление с другими животными – например, с лошадью или мулом, не предусматривает наказания, но только ограничивает права преступника: делает для него невозможным становиться жрецом и запрещает ему появляться перед царём. В случае же с быком нравственной стороной является именно то, что царю оставлено право оставить преступника в живых. Нет сомнений, что право это царь осуществляет не по собственному желанию, но предварительно узнав волю Бога. Суд перед царскими дверями, которые считаются святилищем, указывает на это. Надо отметить, что в индуистских законах совокупление со священной коровой тоже наказывается строже, чем с прочими животными. В Исходе же один из стихов Закона говорит прямо: "Скотоложец должен быть предан смерти". – Сергей Леонидович поднялся со своего места и прошёлся по комнате, по-прежнему глядя себе под ноги. – Позволительно, конечно, допускать мысль, что статья обязана своим возникновением тем же самым соображениям, которыми руководствовались лидийцы, а именно, заботой о максимальной чистоте жертвоприношения, и можно и здесь, поэтому, предполагать одно лишь религиозное чувство, однако форма, в которой этот запрет вторично выражен в книге Левит, не оставляет сомнений в том, что перед нами моральная норма – скотоложество прямо названо здесь непотребством. Здесь уже, в отличие от лидийской статьи, религиозный аспект затемнён, и на первый план выступают соображения нравственности. Таким образом моральная норма становится нормой положительного права.

– Интересно, – сказала Екатерина Васильевна.

– Хорошо показывает разницу между обществом, управляющимся обычаем, и обществом, в котором общественная мораль взошла на более высокую ступень, одно место у Приска, – продолжил Сергей Леонидович уже с меньшим смущением. – Приск, адвокат, участвовавший в посольстве императора Феодосия к Атилле, рассказывает, что как-то раз посольству пришлось остановиться в одном селении, которым управляла одна из жён Бледы. Эта женщина послала Приску и его спутникам пищу и красивых женщин. Для соития, – покраснев, счёл нужным пояснить Сергей Леонидович. – Это по-скифски знак уважения. Ласково поблагодарив женщин за предложенную еду, Приск отказался от сношения с ними. "Мы остались в хижинах, – говорит он, – а на рассвете отправились на поиски вещей".

– Хм, – Александр Павлович издал какой-то неопределенный звук не то одобрения, не то осуждения.

– Вообще существует большой соблазн поставить в прямую связь возрастание нравственного чувства со смягчением нравов, а в этих последних усматривать вернейшие признаки либерализации общества, и беглый взгляд на видоизменения институтов как будто подтверждает это.

Ветхозаветные принципы "жизнь за жизнь, глаз за глаз, зуб за зуб, за руку – рука, за ногу – нога, ожог за ожог, рана за рану, ушиб за ушиб" находят непосредственные соответствия и в законах Хаммураби, и в других древних правовых сборниках, но здесь же содержатся и важные изменения, если вспомнить, что любое писанное законодательство опирается на предшествующую ему практику. Стоит сказать, что рассматривая доступные законодательства Передней Азии, ясно видишь неуклонное стремление законодателей к постепенному смягчению наказания, поражающее даже и в наши дни. "Если кто-нибудь свободный украдёт плуг, то собственник может его посадить на кол; так делали прежде; теперь он должен заплатить только шесть сиклей серебра, и тогда он будет свободен от вины". Абсолютно прав поэтому Йеллинек, когда остроумно замечает: "Законом развития выступает постоянное уменьшение меры наказания. Уголовное право, быть может, самое лучшее мерило культуры. Если история не сохранила бы нам от какого-нибудь народа ничего другого, кроме его уголовного права, мы в состоянии только по нему определить степень его моральной и интеллектуальной культуры".

– А как бы поступили вы? – спросила вдруг Екатерина Васильевна?

– Я? Относительно чего? – уточнил Сергей Леонидович. – О, я вовсе не кровожаден…

– Я не о том, – прервала его Екатерина Васильевна. – Как бы поступили вы, очутись вы на месте вашего Приска?

От такого поворота Сергей Леонидович настолько сконфузился, что застыл посредине комнаты как изваяние. Супруги словно пригвоздили его к месту в четыре глаза. Екатерина Васильевна наслаждалась его смущением и уже готова была произнести с назидательной грацией: "Дорогой мой, не надо бояться своих желаний", как вдруг на Сергея Леонидовича нашло озорство, и он опередил её:

– Что ж, я человек воспитанный и чту обычаи гостеприимства, – с достоинством отвечал он и церемонно поклонился.

Александр Павлович уставился на жену, та на мужа, и оба они разразились дружным хохотом. Екатерина Васильевна одарила гостя ласковым взглядом и погрозила ему пальчиком.

– Ай да так ти-тихоня! – еле выговорила она от смеха.

– Честное слово, – провозгласил Александр Павлович, – вы только что сокрушили мой мир! Если так пойдет, я тоже уверую в прогресс.

По дороге домой Сергей Леонидович клял себя за ту ловушку, которую сам себе смастерил.