На этих словах безотчётное внутреннее ощущение побудило Сергея Леонидовича оторваться от рукописи и взглянуть на окно. За стеклом, изукрашенным пальмовыми узорами инея, виднелся человек. Сергей Леонидович в испуге отпрянул, но в этот момент человек осторожно, тихо постучал по стеклу согнутым средним пальцем. «Нет, разбойники так не стучат», – подумал Сергей Леонидович, глядя на незнакомца. Голова его была укутана башлыком, так что от лица оставались только глаза, и глаза эти не были чужими. «Да неужели!», – думал он, пока торопливо шёл в переднюю. – «Да быть не может!»

Он рывком распахнул двери, и в переднюю ввалился Петя Урляпов.

– Да как же ты собак обошёл? – изумился Сергей Леонидович, с лязгом задвигая кованый засов парадной двери, приделанный Игнатом.

– Слово знаю, – сказал Петя, оглядывая помещение. – Как там у меня? – спросил он. По-видимому, он уже знал, что мать его умерла.

– Сад срубили, – вздохнул Сергей Леонидович. – Да что же ты…

– Нельзя мне туда, – жестко отрезал Петя.

– Ах, ну конечно, – сообразил Сергей Леонидович.

– Есть хочу – мочи нет, – заметил Петя, продолжая блуждать взглядом по гостиной. Светлым пятном на стенах выделялись те места, где висели портреты. Пока Сергей Леонидович возился у буфета, Петя подсел к печке и положил ладони на белые изразцы.

– Я зиму раньше любил, – задумчиво сказал он. – Ох, как любил. А теперь боюсь её.

Гапа, вызванная Сергеем Леонидовичем, внесла самовар.

– Никак Пётр Николаевич, – вглядевшись в Петю, настороженно сказала Гапа.

– Здравствуй, Агафья, – поздоровался Петя. – Признала, – удовлетворённо добавил он.

Самовар шипел и брызгался.

– В столицах наше дело проиграно, – рассказывал Петя, жадно заглатывая пищу. – Солдатня идёт за ними. В советах чуть что поднимают галдёж.

Петина история напоминала Одиссею. Сосланный в Туруханский край, он умудрился бежать оттуда, очутился в Европе, при начале мировой войны поступил волонтёром во французскую армию, был серьёзно ранен и только его богатырское здоровье позволило ему оправиться. После русской революции он добрался до Петрограда, был избран членом Учредительного собрания, после его разгона бежал в Рязань, но большевики уже перешли в наступление.

– В центральных губерниях только в Туле городская дума не отдала власть, – торопливо закусывая рассказывал Петя. – Там наши еще держатся – Буланже, Бригадиров. Председателем там Восленский. Странно это, когда город, наполненный рабочими, не признаёт партии, которая взялась представлять их интересы. Нет, – задумался он, отрываясь от еды, – тут что-то другое. В Рязани берут всех – эсдеков, трудовиков – всех!

– Управу закрыли, – скорбно сообщил Сергей Леонидович.

– Ещё бы! – воскликнул Петя. – Говори спасибо, что жив пока сидишь.

Заплакал ребёнок.

– У тебя, я смотрю, тоже целая жизнь прошла, – сказал Петя, заглядывая в люльку. Никакого удивления не выразилось на его усталом лице.

Сергей Леонидович ничего на это не отвечал.

Петя уснул, точно умер, едва перебравшись на диван.

Пока он спал, Сергей Леонидович, взбудораженный появлением Урляпова и его рассказами, бесцельно бродил по дому и сам прилёг только под утро.

Утопая в снегу, до Муравлянского разъезда добрались за час. В станционном доме было тепло, гудела литая печь, служащий в форменной шинели пытался засунуть под стекло лист с расписанием.

– Вы что, милейший, нас морочите? – недовольно сказал ему Петя, глянув на расписание. – До четырнадцатого разве поездов не будет? – На мгновенье в нём колыхнулась радостная мысль, что наконец-то началось, что это Викжель устроил стачку, но служащий тут же погасил эту надежду.

– Да это не я морочу. Это Совнарком мудрит. – Он достал газету, сложил её и показал место: – Вот здесь читайте.

– "Декрет о введении в Российской республике западно-европейского календаря, – прочитал Сергей Леонидович и озадаченно оглянулся на Петю, который заглядывал ему через плечо. – В целях установления в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления времени, Совет Народных Комиссаров постановляет ввести по истечении января месяца сего года в гражданский обиход новый календарь".

– Брр, – сказал Петя и приложил крепкое русское ругательство.

До Тулы добрались утром первого февраля, которое отныне приказано было считать четырнадцатым.

– Эк мы шагаем в новую жизнь, – попытался сострить Петя. – Бойко бежим. Приятно осознавать, что хоть таким образом теперь мы шагаем в ногу с Европой. То двести лет догнать не могли, а тут две-то без малого недели.

На тульском вокзале толкались расхристанные солдаты, пол был усеян шелухой от семечек, хотя буфет работал. В первом классе столы покрывали не первой свежести скатерти. На всём лежала какая-то в одночасье появившаяся печать неряшливости.

В здание городской думы доступ был свободный, но вдоль улицы и на углах здания топтались красногвардейцы с косо нашитыми на папахи красными лентами. Лица у них были землистые, глаза бессмысленные.

– Чёрт знает что такое, – проворчал Сергей Леонидович, покосившись на красногвардейцев, – точно жандармы при старом режиме.

– Эти ещё похуже будут, – сказал Петя. – То было самодержавие, а стало штыкодержавие.

Знаменитые тульские "Черныши" – «Чернышевская гостиница», была занята под революционный комитет, и у входа даже стояли два пулемёта, точно львы, караулящие парадную дома, претендующего на родословную. Гостиница "Петербургская", традиционно служившая пристанищем всех левых сил, напротив, оказывала прежние услуги как ни в чём не бывало, и при ней даже работал ресторан, где на столиках были разложены отпечатанные на ротаторе объявления от местной епархии об имеющем состояться назавтра крестном ходе. Здесь к некоторому удивлению им даже подали "Клерет" – крымское южнобережное полусухое, гордость ресторанов с репутацией.

– Расстреляют, как в Петрограде, – покачал головой Петя.

– Это крестный-то ход? – даже хохотнул Сергей Леонидович. – Не посмеют! В январе запрещали же они митинги и шествия в защиту Учредительного собрания, а вот поди ж ты – пять тысяч человек не испугались их пулемётов и высказали в Рязани свое мнение. И здесь не посмеют. – Голубые глаза его из-под стекол пенсне метали весёлые молнии. – Я ведь, Петя, – с несвойственным ему жаром начал было Сергей Леонидович, но тут же махнул рукой, – да что говорить… Если Он есть, то верно уж Он простит меня в своем величии, а только я не верю. Но из принципа, слышишь ты, из великого принципа свободы долгом своим почту участвовать. Да кто ж они такие, что запретить могут свободное волеизъявление душ? Я не верю, что это безумие продлится сколько-нибудь длительное время. Самому смешно. Да думал ли я в Гейдельберге, куда от всего этого убежал, что по Туле крестным ходом ходить буду?

Петя промолчал и только выразительно посмотрел на него, ибо сам имел полное право сказать о себе примерно то же самое.

После Петя ушел в думу совещаться с Восленским, а Сергей Леонидович отправил телеграмму в Соловьёвку и пошёл бродить по городу. На Вознесенской попалась ему маленькая церковка, судя по наружности семнадцатого века постройки. Сергей Леонидович вспомнил, что должно быть по старому предпразднество Сретения. Сквозь калитку под низенькой аркой он прошел на двор, поскользнулся на паперти.

Священник читал с амвона послание патриарха Тихона. Было душно под толстыми старинными сводами, от недостатка кислорода свечи шипели, искрились и гасли. Из таинственной темноты на Сергея Леонидовича упали со стен примученные взгляды святых. Нимбы колебались в свете горящий свечей, словно лежали не в воздухе, а в неглубокой воде, которую лениво трогает ветер.

– …Ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних, истребление невинных, простираем мы наши слова утешения: обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный отдых от междуусобной брани. А иначе, взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая, и от меча погибните вы, взявшие меч…