При выходе нашем из церкви крепость, по приказанию Губернатора генерал-майора Пушкина, дала один выстрел. Уже и не знал я, какими словами описать отцу эту честь, которую я снискал, нисколько ее не заслуживая. Жена моя, тронутая этими благодеяниями, не умела сдержать слез…
Малое число войск наших, отдаленность от отечества, откуда не было надежды скоро получить помощь, не позволяли предпринять что-либо значительное, сбережение сил для защиты провинции было лучшим средством, но как в Далмации искра возмущения тлелась под пеплом, то и французы опасались напасть на нас, и как война в Пруссии уже началась, то оба войска оставались в бездействии, ожидая решения участи юга от событий на севере.
Таким-то образом империя Российская учинилась полным хозяином в области, и всё это не благодаря силе, а исключительно по обоюдному устремлению двух ветвей славянского племени. Милосердие и кротость правления нашего было в совершенной противуположности соседа нашего Наполеона и привели к тому, что впоследствии времени и до сей поры французское владычество местными писателями прямо названо оккупацией, тогда как пребывание наше зовут российскою управою, и потому так есть, что то по взаимному согласию содеялось. Но могли ли мы знать тогда, что неудачи нашего оружия в Пруссии, которые суждено было завершить Тильзитским миром, положат конец славной эпопее Сенявина в Далмации, и Катарро перейдет в руки столь ненавидимого нами неприятеля?
Уже тогда у митрополита Черногорскаго Петра I Петровича Негоша вызревал план о передаче всех народов того края, греческую веру исповедующих, в подданство российского императора. С изложением сего плана готовился выехать в Россию архимандрит Симеон Ивкович, снабженный двумя посланиями как к самому Государю, так и рекомендательными письмами к министру иностранных дел князю Адаму Чарторыйскому. Предполагалось, что по низложении всемирнаго врага (Наполеона) соединить воедино провинции: Черногорскую, с присовокуплением к ней трех городов албанских Подгорицы, Спужа и Жабляка, Боку ди Катарро, Герцеговину, Рагузу и Далмацию, соединение сие утвердить на вечные времена одним общим наименованием сих областей Славено-сербскаго царства с присоединением титула Славено-сербскаго царя к августейшему титулу Императора Всероссийскаго. Для управления же сим царством назначить президента из природных россиян. Общее желание народа было такое, чтобы вице-президентом и товарищем управляющаго наименовать черногорскаго митрополита и по примеру митрополита карловицкаго, что в Венгрии, украсить его титулом князя Российскаго и чином действительнаго тайнаго советника. Столицей сего царства и местопребыванием президента и его товарища назначить Рагузу, яко средоточие пяти областей. В митрополии Славено-сербскаго царства под нынешним митрополитом поставить трех архиереев: в Далмации в городе Заре, в Герцеговине в городе Требинье и третьего в Катарро, который будет наместником митрополита. В сих трех городах учинить по семинарии или школе. Словом, народы сии желали сохранить на вечныя времена свою веру и вольность под покровительством Российскаго престола.
Как ныне уже известно, по тогдашним условиям этого не могло случиться, что и подтверждают слова императора Александра, который сказал: "Так как обстоятельства не позволяют еще заняться устроением этого края, – писал он министр Импертору, – то я по предмету сему заготовил ответное от себя письмо к черногорскому митрополиту", очевидно, отвергавшее обширные проекты владыки. Но мы, конечно, ничего этого знать тогда отнюдь не могли, и заглядывали в будущее с совершенною верою в то, что прекрасные сии области отойдут в наше подданство, и Россия приобретет столь удобную во всех отношениях базу для флота в самой, можно сказать, сердцевине Средиземноморья. В стихах "Освобождение Европы" Карамзин пишет, что у царя должно быть войско и оружие для того, чтобы защищать от внутренних и внешних врагов то, что Бог ему доверил. Но царь не смеет никогда желать чужих земель, чужих областей, ибо царь живет не для войны, а он защитник мира. И не знаменательно ли, что сей незабвенный Государь в 1816 году высказался за всеобщее разоружение?
Во втором письме к Императору митрополит представлял об особых трудах статскаго советника Санковскаго, прося о нём, чтобы был он оставлен полномочным Его Величества до новаго в том крае учреждения и испрашивая для него в награду чин камергера и орден св. Владимира. Тут же обращалось внимание Государя и на заслуги вице адмирала Сенявина.
Слухи, доходившие до нас о войне в Пруссии, были не совсем приятные, и как Европа, можно сказать, горела в огне сражений, к вящему успеху предприятия другим путем отправлен был ранее Ивковича отец Митко Булич из Цетинскаго монастыря, снабженный такими же письмами к министру иностранных дел Чарторыйскому, и доставить его в Россию было велено адмиралом командиру "Пегаса" Развозову. Он же, в свою очередь, препоручен был Развозовым моим неусыпным заботам и попечительству.
Итак, нам предстояло неожиданное возвращение к черноморским нашим берегам, и адмирал, под влиянием усиливающихся слухов о войне с Турцией, торопил с отплытием. Налившись водою и забрав увечных из лазарета, устроеннаго при монастыре св. Саввы, мы готовы были отправиться по первому сигналу. С нами шел бриг "Орест", а "Пилад" адмирал счел за нужное оставить в распоряжении капитан-командора Боратынскаго, которому намерен был передать главное начальство над Катаррской областью.
Я, как старший мичман, получил вахту лейтенанта Салморана, который сделан был командиром корвета "Версона", переделанного из призового судна. Мне досталось сниматься с якоря из Кастель-Нуово, но, Благодаря Бога, скоро я привык. Два раза выходили с якорного места и за крепкими ветрами возвращались. Тучи сомкнулись вокруг нас, и фрегат дрожал и колебался. Стояли мы в такой грозе, каковой никогда дотоле и после не приходилось мне видеть: весь гористый берег был в огне от молний, которыя ударялись в скалы, это точное изображение войны Титанов. Вода близ берега не волновалась, а кипела. Небывалой силы ветер, срывая воду с поверхности моря, нёс её прозрачной пеленой, и часто брызги достигали на высоту в пять сажен. Полил дождь такой силы, что вода не успевала стекать за борт. Но через час все успокоилось, восточный ветер поднял черныя облака подобно завесе, и солнце явилось в полном блеске.
Далее в море ветер смягчается, почему мы и старались отойти от берегов, хотя парусов нести было невозможно.
Лоцман, указывая на вершины гор, покрытые колеблющимися облаками, представлял, что Бора еще продолжается и мы подвергнем себя опасности, если пойдем далее. Дым, покрывающий вершины гор, есть верный признак начала Боры. Дует она всегда от северо-востока и длится до двух недель.
Но капитан торопился пройти проливы и дорожил каждою минутой, положась на то, что в море ветр был тих и небо ясно, приказал взять у марселей рифы, спуститься на фордевинд и идти на Корфу. За островом Оссеро, в проливе противу горы Кальдаро, нашел столь сильный шквал, что фрегат привело к ветру и положило его на бок. Мачты затрещали, в кают-компании попадали столы и мебели, отчаянный голос лейтенанта: право на борт! люди наверх! перепугал до смерти наших пассажиров. Одни закрыли лица руками, другие пожелали исповедаться и причаститься. Сложно передать состояние жены моей – оторванная от родины, в неизвестности о близких, во власти стихии, от которой отделяла её одна трещавшая переборка, – но, казалось, она одна, доверя себя Всевышнему, сохраняла невозмутимое спокойствие. Не говоря ни слова несколько времени смотрели мы друг на друга, и снова бросился я наверх.
Мы почитали себя счастливыми, что успели убрать паруса. Один по одному мы поднимали штормовые стаксели, но их рвало как лист бумаги и уносило на воздух. Ветер ревел так сильно, что и в трёх саженях не слышно было громкаго голоса, хотя говорили по ветру. Меж тем фрегат без парусов летел неведомо куда близ крутого берега, подводный камень казался уже под носом. Вопли лоцмана, суета офицеров, в зрительныя трубы ищущих препятствия, охриплый голос командующего лейтенанта и смущенный вид капитана, не знавшего, куда править фрегат, представляли вид положения самого отчаянного…"
