Пришед несколько дней спустя в Casino, узнал из газет очередное возмутительное преступление Бонапартово. В Браунау был казнен по его велению нюрнбергский книгоиздатель Пальм. Весною он переслал в Аугсбург, как полагают, написанную профессором Иелином брошюру, которая сильно нападала на образ действий Наполеона в Баварии. Книга была перехвачена французами и вызвала негодование Наполеона. Он приказал чрезвычайному военному суду в Браунау в двадцать четыре часа приговорить Пальма к расстрелянию за распространение заведомо оскорбительных для Франции книг, что и было исполнено 25 августа. Город, в коем имело место сие злодеяние, как говорил я уже, Бонапарт удерживал в счет Катарро, тогда обещая передать его австрийскому Императору, когда войска наши оставят Катарро и сдадут его генералу Мармонту.

Как 20 сентября ожидали прибытия новых войск из Корфы, Митрополит, когда собралось достаточное число черногорцев и приморцев, потеснил было неприятеля с сухого пути, но открыли, что неприятель очень усилился, а пленныя показали, что прибыли еще два полка из Далмации. Мармонт овладел главной квартирой Митрополита на реке Лютой и оттеснил к крепостям, то же и ризанотов с графом Саввой Ивеличем. 19 числа сражение разгорелось на всех пунктах, и уже Мармонт был от крепости в трех верстах. Статский советник Санковский получил повеление адмирала выслать в Кастель-Нуово из глубины области всех готовых к тому приморцев. Три французския колонны двинулись под стены, но картечный огонь с корабля "Ярослав", канонирских лодок и барказов рассеяли их. Матросы, выходя на шканцы, смотрели, искали предлога сойти в палубу и там в печальном молчании клали земныя поклоны у образа, но, благодаря Бога, французы были отражены с приметною потерею, и получил ранение генерал Молитор, будущий маршал, начинавший службу свою еще под началом грознаго Моро, коего Наполеон, завидуя его славе, обрек на изгнание. Мармонт оставил лагерь свой столь поспешно, что бросил семь пушек и даже раненых своих.

Силы, которыми располагал адмирал в Боке, были достаточны для того, чтобы утвердиться там и удерживать ее, получая подкрепления с Черной горы, но совершенно недостаточны были для борьбы за всю Далмацию, включая Рагузу и многочисленные острова. От министра нашего с Корфы графа Моцениго получилось известие, что отряд кораблей под начальством капитана-командора Игнатьева в половине августа вышел из Ревеля нам в помощь, пять кораблей, среди них "Рафаил" и "Твёрдый", фрегат "Лёгкий", корвет "Флора" и шлюп "Шпицберген" входили в состав его, однако по дальности расстояния балтийские корабли наши не могли быть ожидаемы ранее Рождества.

Мармонт, после неудачнаго покушения взять Кастель-Нуово, расположился лагерем у Рагузы и силою флота лишен был всякаго сообщения с моря. Никакое вспоможение не доходило до французов из отечества. Воспользовавшись тем, что неприятель ничего не предпринимал, адмирал предложил, не возможно ли будет овладеть островом Курцало. Занятие онаго служила нам в ту выгоду, что корабли, имея здесь пристанище, могли во всякое время блокировать порты всей Далмации.

Двадцать шестого ноября повел он самолично к Курцало корабли "Селафаил","Елену","Ярослав", фрегат "Пегас", два транспорта и пять бокезских корсеров. Крепость лежит на мысу. Город, полагают, построен Диоклетианом, что весьма вероятно, понеже император сей происходил родом из места, называемого Диоклеей, рядом с коим местом находится Подгорица.

Тут впервые пришлось мне побывать в десанте. В десант отряжены были батальон егерей, две роты морских солдат под командою 2-го Морскаго полку полковника Буаселя, матросы и сто человек искуснейших стрелков черногорских. Завидя эскадру, крепость первая открыла огонь по "Селафаилу". Корабли ответствовали с совершенною исправностью, так что редкое ядро не причиняло вреда неприятелю. Черногорцы храбро бросились и, сбив французских волтижеров, очистили место регулярным войскам. Тяжёлый мушкетон, служивший мне оружием, дал мне понятие о службе инфантерии, которой многия молодыя моряки не воздают должнаго. Выслав вперед охотников под командой подпоручика Воейкова и поручика Рененкампфа, колоны наши под барабанный бой скорым шагом двинулись на скаты, заросшия колючим кустарником. Суда, поставленныя адмиралом противу монастыря Санто Бьяджио, где был устроен неприятельский редут, помогали нам картечными выстрелами. Мы с матросами и гардемарином втащили на высоту два горных орудия, коими по немногих удачных выстрелах подбили у неприятельских пушек станки. Был среди нас один офицер, Авенир Ивков, человек необыкновенных правил, набожный и трудолюбивый. В первой бомбардировке он командовал своей батареей. Обходя орудия, он говорил у каждого из них речь: "Ребята! Вы здесь у орудия, как перед престолом Божьим! Вы должны отбросить все неудовольствия друг к другу, все простить, потому что, как знать, каждую минуту вы будете убиты. Но Бог милостив, может быть, вы останетесь живы. Помните постоянно, что вы должны стрелять метко, но щадить людей. Мы не должны убивать людей, а только уничтожать то орудие, которым действуют они против нас". Какие возвышенныя чувства и какой язык среди кровопролитной и варварской войны!

Сражение сие отличалось чрезвычайным ожесточением, и многия товарищи мои, остававшиеся в продолжении онаго простыми зрителями, на фрегате встретили меня, как воскресшаго из мертвых. Всем нижним чинам за взятие острова Курцало Государь Император соизволил пожаловать по рублю на человека.

По взятии Курцало фрегат получил повеление сменить у Катарро "Михаила", и для меня не могло быть известия лутше. Избежав толиких опасностей, я лелеял надежду скорее увидеть ту, которая завладела моим сердцем…

В поисках продолжения Сергей Леонидович ещё раз исследовал содержимое сундука. Среди разбросанных в беспорядке бумаг нашлось письмо Павлуши, помеченное февралем 1901 года. «Неаполь мне страшно понравился. Из всех посещённых до сих пор городов, это, безусловно, лучший, хотя вид на него с моря ничего особенного не представляет. Неприятно в нём только огромное количество попрошаек, пристающих на каждом шагу. Классические лаццарони, по-моему, много б выиграли, если бы ходили в своих национальных костюмах, а не носили невозможные пиджаки, в которых они ничем не отличаются от кронштадтских и петербургских босяков. Знаменитую музыкальность свою неаполитанцы проявили перед нами вовсю. Целый день и чуть не всю ночь у борта бродячие музыканты распевали нам из лодок свои знаменитые песенки. Надо отдать им справедливость, исполняли они недурно…»

Часы пробили три. В избах деревни замерцали огоньки – там жизнь уже началась. Сергей Леонидович стоял посреди кабинета, держа этот лист бумаги двумя пальцами за уголок. Подойдя к лампе, он пробовал читать дальше, но буквы расплывались в глазах фиолетовыми кляксами.

Слёзы душили его.

«…Меж тем слухи о разрыве нашем с турками становились все более настойчивыми. В случае, если война была бы объявлена, адмирал должен был атаковать Дарданеллы, а Черноморский флот Босфор. Адмирал спрашивал и у Развозова, и у Верницкаго, и у меня даже, может ли Черноморский флот рассчитывать иметь успех по сему плану? Я отвечал со всем праводушием, что флот ныне не вполне соответствует своему назначению, и что бы ни говорил маркиз де Траверсе, поиск на Босфор он сделать будет не в состоянии. Черноморский флот пребывал как бы в полном и безмятежном усыплении. Флот перестал плавать, корабли гнили в гаванях, и даже деятельность портов едва была заметна. „Но если запрут нам проливы, то войска и эскадра останутся здесь в самом затруднительном положении“, – заметил адмирал. Стали уже получаться известия, что греческим судам запрещено было употреблять на судах своих русский флаг, и это ускорило исполнение моего счастия.

Венчание проходило в центре Катарро в церкви св. Луки, построенной, кажется, еще в двенадцатом веке. В Катарро религиозные конфессии уживаются настолько мирно, что в церкви этой действуют два алтаря – один нашей веры, другой – римско-кафолической, и службы служатся по обоим обрядам. Сам адмирал вызвался быть моим посаженным отцом. Какой подарок нам, дозволение именовать выдающегося человека нежнейшим прозвищем, которыя только даются между людей! Память о нем я храню всю свою жизнь, которую посвятил заботе доказать, насколько я превзойду заповедь, повелевающую нам чтить отца своего…