Но и адмирал не уступал Развозову в твёрдости мнений, так что я очутился как бы между Сциллой и Харибдой. Хотя Сенявин и был женат, но всегда восставал против того, чтобы молодые офицеры женились. Бывало, если какой мичман увлечется и вздумает жениться, его старались отправить в дальнее плаванье для того, чтобы любовь эта выветрилась. Не без трепета, поэтому, ждал я разговора с адмиралом, и едва ли не сильнее волновался, чем при объяснении с предметом моей привязанности. "Женатый офицер – не служака", – не раз говорил при мне адмирал. И вот в продолжении таких-то вступлений мне предстояло изложить суть своего дела. Признаюсь, несколько раз в продолжении бесед наших я малодушно мешкал своим намерением, но неожиданности войны побуждали меня к решительности. Гораздо после уже того призвал я свою решимость изложить суть своей просьбы.
Как-то мы сидели после ужина с Дмитрием Николаевичем, и я рассказывал ему эту идею. Конечно, он нашёл в ней много прекрасного, но заметил, что чем мы моложе, тем в нас более добра и самоотвержения, чем более стареем – тем делаемся хуже. Поэтому, будем раньше готовиться к этой ужасной, все убивающей старости, не будем разбрасывать свои силы по пустому, говоря: "Живи, пока живётся! Придет время, когда оне понадобятся. Поверь, Федор Евстафьевич, что это так!".
Но я попал к нему в счастливую минуту. "Знаю наперёд, чем закончится дело, – со смехом сказал мне адмирал. – Сейчас отец известит тебя о том, что хозяйство разстроено, что без тебя он как без рук, что для успокоения его нервов требуются внуки. Ему надобен помощник, и согласно всем законам он имеет право потребовать тебя".
Слушая своего начальника, не без удивления, но и с какой-то скрытой радостью обнаружил я вдруг, что Милица сделалась постоянным предметом моих помышлений. Наконец я прямо сказал себе, что мне будет весьма трудно расстаться с нею; думал я даже, что без нея я просто не буду счастлив.
"Хочешь, я приведу тот самый план, по которому ты намереваешься строить свою жизнь? Ты думаешь с чином капитан-лейтенанта выйти в отставку и отправиться путешествовать, желательно пешком, года на три или четыре. Потом воротиться на родину, быть владельцем "Богданчиков", или как там оно у вас называется, жениться – ежели судьба приведет, а не то посвятить себя сестрам и начать тихую, обворожительную жизнь. Днём – какие-нибудь занятия в поле, например, самому обрабатывать сад или заниматься ремеслом, а вечером – общее чтение или беседа около огонька, в кругу друзей; иногда поездка в город; хорошая библиотека. И как бы хорош был этот мир!.. На крестьян ты бы обращал внимание самое полное, все бы отдавал им, чтобы только они были довольны; постепенно приучал бы их быть людьми свободными, а не рабами. И потом, по выслуге известного числа лет, например пяти, ты бы освободил лучших из них. И так кругом тебя составилось бы новое общество людей, родных тебе во всем, которые были бы счастливее тебя. Дети их также учились бы вместе с твоими. О, чудныя мечты! Но какой благородный гений поможет тебе привести их в исполнение?"
Я молчал, изрядно озадаченный. Право, стоило бы адмиралу прибавить, что я видел себя в грубом платье, по вечерам читал Цицерона, Платона или Гомера, и что пища моя будет самая простая: молоко, хлеб и немного овощей и фруктов, а труды и досуги мои будет разделять верная подруга, существо столь же кроткое, сколь и прелестное, и от смущения я бы сгорел. Осталось мне только и объявить, что затем-то я и явился. От изумления адмирал долго не мог выговорить ни слова, а только смотрел на меня, как если бы в первый раз увидел. "Ты не шутишь?" – только и спросил он. Я отвечал словами, которыя подтвердили мое намерение, и прибавил, что не для того окончил корпус, чтобы, не повидав толком службы, не почувствовав моря, запереться в деревне и облачиться в халат. Видимо, красноречие моё, усиленное смущением, убедили адмирала, и он, смеясь, дал своё согласие, поражённый, как мне показалось, этим поворотом не менее меня…
В недолгом после сего времени бокезский корсер Лазарь Жуанович привез известие, что на Рагузском берегу напротив острова Курцолы три тысячи австрийских солдат под командой фельдмарщала-лейтенанта графа Беллергарда, по соизволению Государя Императора, идут принять Катарро для передачи оной области французам. Новость сия распространилась по заливу с быстротой молнии. От надворнаго советника Скрипицына, прибывшего из Триеста, узнано было, что князь Шварценберг, в надежде вернуть Браунау, ездил в Санкт-Петербург исходотайствовать возвращение Катарро, и видимо, поколебал Государя. Известно, что дипломатики во всяком почти случае имеют свои виды и чаще мешают военным людям, чем действуют с ними согласно.
Сей же час капитаны коммунитатов явились в Катарро и молили генерала Пушкина опровергнуть сей слух. Уже некоторыя семейства отплыли в Корфу, а иныя выразили желание переселиться в Одессу, где рассчитывали обрести новое отечество. Адмирал, не имея никакого известия о происшествиях на матерой земле, оказался в наитруднейшем положении, но как и всегда и повсюду, сей доблестный начальник, столь же страшный неприятелю, сколько искушенный в делах политических, отыскал выход. Несколько именитейших граждан во главе с архимандритом Вукотичем посланы были им к Государю Имератору, надеясь на Его милосердие или на перемену в обстоятельствах политики.
Заключенный Убрием мир побудил англичан вернуться в Мессину. Уже наемные журналисты старались всех уверить, что Катарро сдана, и "Монитер" обманул англичан, которыя покинули Калабрию мщению французов, а Неаполитанский двор почитал себя уже оставленным Россиею, как наконец 26 августа фельдъегерь привез Высочайшее повеление от 31 июля о всемерном продолжении боевых действий, и если Катарро сдана, то взять обратно и занять все позиции, которыя до мира, подписаннаго Убрием, войска наши имели, и на другой день часть флота и все корсеры отправлись в море, имея повеление брать неприятельския суда и даже в местах, отдаленных от Рагузы.
После перемирия Убриева, которого по счастию Государь Император не утвердил, главнокомандующий французскими силами в Далмации генерал Мармонт приступил к занятым нами крепостям, в числе войск, втрое сильнейших против наших, но он худо знал Сенявина, которого ум и деятельность стоили главной силы. По заключении мира французы, почитая уже себя хозяевами Боки, стали ставить батареи на мысе Остро при самом входе в Катаррский залив, однако же сентября седьмого дня корабль "Святой Петр" с фрегатом "Венус" сбили десятипушечную батарею, а граф Воинович прогнал от границы значительную колонну неприятельских войск. Капитан-командор Сорокин послан был забрать войска от Рагузы. Свезя войска в Кастель-Нуово и крепость Эспаньолу, флот в тот же день снова вышел для притеснения неприятеля на море. В Катарро и Ризано было оставлено только три роты, ибо жители сами вызвались защищать их. "Азия" соединенно с кораблем "Еленой", фрегатом "Автроилем" и бригом "Летуном" под командованием капитана Белли крейсировал у берегов Истрии, блокируя Венецию, откуда ожидали неприятелю сикурса. Капитан-командор Сорокин блокировал порты Рагузы, расположась так, что сообщения оных с Далмацией совершенно прекратились. "Пегасу" достался пост от Будуа до Молонты. 12 сентября фрегат не допустил два неприятельския судна, шедшия с провизиею к Остро, а следующего дня на рассвете увидели бриг, по вооружению похожий на военной, с фрегата выпалили из пушки, подняли флаг и требовали, чтобы бриг подошел для переговора. Оный не подымая флага спустился по ветру, но мы, поставя брамсели, скоро его догнали. Бриг лег в дрейф, поднял австрийский флаг, а как по бумагам его оказалось, что он идет из Меледо в Фиуме, оба порта неприятельския и давно объявлены в блокаду, то мне поручено вместе с другим призом отвести его в Кастель-Нуово и сдать в призовую комиссию. Здесь видел несколько французских штаб и обер-офицеров инженерных и артиллерийских, посланных в Боснию и Албанию для укрепления некоторых там мест и перехваченных бокезскими корсерами. По отобранным у них планам открылось, что и во время мира Убриева не оставлял Наполеон злых умыслов своих противу России.
