Уголок сей соединял приятную простоту сельской жизни с изяществом цивилизации. Мебель была грушевого дерева наобразец английской. По стенам развешано было богатое и разнообразное оружие. Хозяин объяснил, что постоянное ожидание нападения со стороны воинственных черногорцев заставили его держать такие осторожности. Но как по занятии нами провинции Катаррской, черногорцы и приморцы как бы слились в один народ, то и прекратились беспрестанныя между ними стычки.
Здесь снова имел я случай видеть дочь Цевича. С еще большей граций и непринужденностью, нежели впервые, она подала кофе и трубку табаку, а после потчевала ликерами и плодами, только что снятыми с дерева.
Селение Столиво занимает берег залива напротив Перасто. Гора, нависающая над ним, сплошь покрыта масличными деревьями, откуда объясняют и само название, будто бы значащее Сто олив. На искусно устроенных террасах, уступами спускающихся к берегу, стоят эти удивительныя деревья, столь славные из древности. Выше, куда взор едва достигает, горы покрыты кривыми можжевеловыми кустами и розмарином, родом дикого лавра. Домы утопают в зелени миндальных, шелковичных и померанцевых дерев. Лимонныя и апельсинныя деревья сплошь покрыты плодами, и необычайно яркий цвет их в листве представлял глазам прекрасное смешение красок. Мне казалось, что я попал в сказочный мир, восславленный поэтами. Самый воздух этих мест был напоен каким-то невероятным дурманом, заставляющим человека жить одним лишь только настоящим и беспечно забывать о будущем.
Масличныя деревья служат главным залогом семейственнаго счастья тем приморцам, кои не ищут морского промысла. Утверждают, что обычай этот пришел из Рагузы, где существовал закон, по которому юноша не имел права жениться, покуда не считал в полном своем обладании пятидесяти маслин. Однако и на островах Архипелага, как я имел случай увериться ранее того, приданое невест и вообще богатство считается числом сих дерев, как у нас по душам. Каждое дерево кругом дает по червонцу в год доходу. Оливковое дерево из всех других есть конечно полезнейшее произведение. Оно возрождается от своего корня и потому почитается вечным. Оно не требует почти никакого за собою призора, и, тогда как рушатся царства, славные грады обращаются в прах, остаются в прошедшем деяния доблестных мужей, одна природа пребывает неизменной и древо это вместе с оной как бы торжествует над временем и разделяет с ним бесконечность.
Оливки, продающиеся у нас в банках, суть не созревший плод. Масло, выжимаемое из созревших маслин, по неумению иди небрежному приготовлению, называется у нас деревянным, в отличие от Прованского, которое из того же плода с большим старанием и искусством выжимается. Употребление деревянного масла во всей южной Европе столь велико, что на поварнях почти не употребляется коровье.
Мёд обязан своему высшему качеству и аромату дикому тимьяну и другим ароматическим цветам гор, над которыми кормятся пчелы.
Приятность местоположения, свежесть воздуха, а еще более любопытство поощрили нас идти в гору. Не в далеком расстоянии от дома на живописной лужайке под молодым буком стояла церковь святого Василия. Стены ея покрыты были древней греческой росписью, и священник уверял меня, что строена она в четырнадцатом столетии. Краски грубые, но яркие, в особенности сочетание синего и красного цветов, производят сильное впечатление. Священники здешние имеют мало доверия к церковным книгам, печатанным в Вене или Буде, и Вуко Петрович, показав мне святцы, допытывался у меня, точно ли они Киевской печати. Я подарил священнику медный складень. У входа расположена могильная плита, на коей резцом каменотеса высечено изображение: одна рука сжимает масличную ветвь, другая меч. Это герб братства Гримау, пояснил мне мой хозяин, нечто вроде религиозно-торгового ордена, члены котораго к тому же единокровны. К дому возвернулись иной дорогой, шириною в сажень, искусно мощёной камнем. Дорога шла прелестной каштановой рощей. Стволы у каштанов в три обхвата. Матрос мой не поленился набрать их целый мешок и по вкусу нашел походящими на горох.
К нашему возвращению Милица переменила наряд. На сей раз явилась она в простом белом платье, один солитер в серьгах, цветок на груди, а ноги, обутые в сандалии, перевязаны были цветными лентами. Опустив глаза долу, дрожащим, но весьма нежным голосом, начала она романс Vieni o nice! Amato bene, аккомпанируя себе на гитаре. Меж тем солнце упадало за гряду дальних гор, выстилая парчою скалистыя утесы. Чистые звуки колоколов поплыли над спокойной водой. Все предметы вокруг нечувствительно переменились. Сотни звезд, зажегшись на небе, колеблющимися отражениями усеяли черную воду залива. Благоухание плодовитых дерев наполняло грудь живительным блаженством, устремляя душу к неведомому и как бы убеждало, что счастье имоверно. Разговор вели мы каждый своим языком, а в случаях затруднительных обращались к италианскому, несколько слов были записаны у меня на листке, но жесты и взгляды дополняли то, о чём бессильны были поведать уста. Как сказали бы здесь: "Сусрела нас добрая среча и господин Бог". Ибо то, что мы называем судьбой, здесь называют сречей, то есть встречей, случаем. Корабельный монах наш, родом из Малороссии, сказал мне, что и в их краях поверие сие сильно, почему и малое водосвятие свершается там не перваго августа на мокрый Спас, как в наших великорусских губерниях, а в праздник Сретения Господня, что монах объясняет языческим еще обычаем кропить заговорной водою от лихого глаза при "усретении", под которым понимают недобрую встречу. Но и у нас, если вспомнить прошедший век, в ходу выражение "попасть в случай", и разница в том, что у нас означает оно необыкновенную удачу, но ни в коем разумении никакое несчастье. Но не забыли ли мы своего прошлаго – иначе отчего и у нас на первый Спас купают в воде лошадей?
Как бы в некоем дурмане возвернулся я на корабль, сошел на кубрик и до самой вахты без света пролежал в своей каюте. Мысли мои туманились, уступая разгоравшемуся чувству. Древния считали, что любовь насылается богами, и безрассудно было бы мне тягаться с Эротом, который державной своею прихотью правит сердцами самих небожителей, но не имел я сил рассуждать о природе сего чувства. Просить ее руки – таковыя помышления полностью владели мною. Как расположение отца, так и дочери казались мне весьма благоприятными. Но как находился я в службе, для осуществления моего намерения требовалось дозволение старшаго начальника.
Развозов кроме службы знать ничего не желал постороннего. То и дело он говорил, что необходимо, чтобы матросы и офицеры были постоянно заняты, что праздность на судне не допускается и что, ежели на корабле все работы идут хорошо, то нужно придумать новые (хоть перетаскивать орудия с одного борта на другой) – лишь бы люди не сидели сложа руки. Офицеры, по его мнению, тоже должны быть постоянно занятыми: если у них есть свободное время, то пусть занимаются с матросами учением грамоты, или пишут за них письма на родину. "Например, – поучал он, – для чего мичману жалованье? Разве только затем, чтобы лучше выкрасить и отделать вверенную ему шлюпку, или, при удачной шлюпочной гонке, дать гребцам по чарке водки. Иначе офицер от праздности или будет пьянствовать, или станет картежником и развратником. Бери пример с нашего старшего офицера Верницкого. Он – вечно начеку, и днем, и ночью. А заметь, что Станислав Станиславович окончил курс в офицерских классах, знаком с иностранными языками. Теперь посмотри-ка на него! Как он знает матросские работы! Он может указать каждому матросу, как и что сделать, знает, сколько и какой работы матрос может исполнить".
Как говорил я уже, благоволение ко мне адмирала объяснялось приятельскими отношениями к моему отцу, с которыми его связывали узы дружбы со времен нежнейшей юности, да еще и тем обстоятельствам, что я, окончив корпус, имевший все связи для того, чтобы устроиться на Балтике, выбрал Чёрное море, твёрдо решив не хватать чинов по родству и протекциям. За всем тем я часто был приглашаем к адмиральскому обеду, и во время этой кампании мне часто приходилось бывать за адмиральским столом у Сенявина. Вот почему и решился я, минуя Развозова, просить о деле своем прямо самого адмирала.
