Вообще, заметил он мне, выслушав меня, мне кажется, когда-то давным-давно, в такие далекие времена, о которых мы и понятия не имеем, по нужде ли, или с умыслом, но была совершена ошибка, и только чтобы дать возможность исправить ее, Спаситель претерпел за род людской, потому что в чем еще может заключаться Божественный Промысел, как не в том, чтобы доставить как можно больше счастья как можно большему числу представителей рода людского? Естественное право отрицает всякие привилегии уже по одному тому, что оно связано с самой древней и с самой обоснованной изо всех возможных привилегий: а именно, привилегией быть человеком. Вполне возможно, добавил собеседник мой, что в мироздании существуют и другие миры, подобные нашему, и так же подвластные великому Богу. Звёздное небо, распростёртое над нами, с далёкими или близкими мерцающими звездами являло как бы соблазнительную иллюстрацию к этим словам. По хорутанскому поверью, которое распространено и в этих краях, всякий человек, как только является на свет, получает на небе свою звезду, а на земле свою рожаницу, которая предсказывает его судьбу. Я обратил лицо к небу, и невольно рождалась мысль о том, что и каждый человек является таким таинственным, непознанным universo, – одним из тех миров, о которых только что было сказано. Суждён ли он к добру или ко злу? Что предопределено свершить ему? Во всяком случае, заключил Цевич, до тех пор, пока в мире остается нечто непознанное, мир принадлежит Богу.

Удивило меня то, что при столь очевидном просвещении разума, Цевич разделяет суеверия своих соотечественников. Верят они в особых духов-хранителей, то ли духов самого человека, то ли духов дома, то есть по-нашему домового. Каждый человек имеет своего ведосоня, особенно тот, который родился в рубашке. Часто ведосони эти вступают в схватки между собою, и если кто из них будет убит, то и человек умрёт во сне. Прибрежные жители говорят, что ведосони прилетают с итальянского берега и дерутся с туземными. Причина, по которой бокельские ведосони дерутся с италианскими, Цевич разъяснил так: "Оваки духови (Вjедосонье) по планини извальуjу дрвета те се ньима биjу измежу себе, па коjи надвладаjу, они род от льетине привуку на свою земльу; они и онако (и без этого, и без цели) ломе горе и вальаjу велико каменье. (Эти духи вырывают деревья, растущие на горных склонах, и используют их стволы как орудия в схватках между собою, и считается, что те из них, кто одерживает победу, обеспечивает плодородие охраняемым ими людям, а кроме того без всякой цели обрушают с гор огромные камни.)

Между тем вернулся с Корфы "Селафаил" с главным командиром Сенявиным, и на другой же день я был приглашен к адмиральскому столу, но не расслыхав назначенного времени, опоздал на целый час – и все меня ждали. Я был очень сконфужен и, в полной мере имея вид рыцаря плачевнаго образа, на следующий день, надев виц-мундир, пошел извиняться. Известная близость моя к адмиралу объяснялась тем, что он, служа еще на Азовской флотилии, отлично знал моего отца, и они даже считались товарищи. Обед был хороший, вкусный и разнообразный, а вино – неизбежная марсала. Разговоры велись служебные. Говорили, конечно, только старшие. Старые лейтенанты вступали в разговоры и даже спорили иногда с адмиралом, а мы, молодые мичмана, молчали и слушали. Адмирал ласково обратился ко мне, желая знать, как поживает мой отец, но что мог я отвечать толковаго, когда покинул Корыстино в самом юном возрасте?

Сколько я мог заметить, Дмитрий Николаевич был англоманом, получал "Times", читал постоянно английские газеты. Он высоко ставил английский флот и хвалил английских моряков за то, что они занимаются своим делом, при чем ворчал на русских моряков, которые, выйдя из морского корпуса недоучками, забрасывают по большей части свои учебныя книги и морскою службой совсем не занимаются, зная все, кроме службы. Это суждение, конечно, могли мы признать за верное только до известных пределов. Англичане платили адмиралу, как говорится, той же монетой, и сложно назвать хоть одного иноземного флотоводца, к которому уважение простиралось бы в английском флоте до подобных пределов.

Заботливость Сенявина о матросах доходила до педантизма: ни за что не позволялось, например, потребовать матроса во время отдыха, или посылать на берег шлюпку без особой надобности. Были мелкие суда, на которых совсем не употреблялись леньки – тонкие бичевки, которыми телесно наказывали матросов, и, зная это, адмирал смотрел сквозь пальцы. Никогда власть свою он не употреблял во зло и боялся быть несправедливым.

Сию минуту мне пришла единственная мысль улучшения благосостояния матросов. Я вообразил, что я – экипажный командир, что я, тотчас по принятии экипажа, собираю всех моих матросов и объявляю им: "Ребята! Зная ваши недостатки, я пришел поговорить с вами о перемене, которая навечно улучшит благосостояние ваше. Вот в чем дело. Согласны ли вы отделять от вашего жалованья по несколько копеек и собранную сумму вверить моему распоряжению? Во-первых, я увеличиваю ее присоединением моих денег в вашу же пользу. Во-вторых, я пущу этот капитал в оборот, сделаю какое-нибудь заведение, в котором торговлю вверю искустнейшим из вас, так что лет через пять наша сумма возрастет до огромного капитала, части которого будут употребляться на ваши надобности. Многие из вас нуждаются в деньгах для помощи своим семействам или для родных, но, к несчастью, вы не можете помочь им. Теперь же вы получите эти деньги с доказательствами вашей надобности и с некоторыми условиями. Потом, вы знаете неудобства помещения в госпиталях. Здесь же вы найдете все удобства. Вы верно видели много примеров, что матросы, выходя в отставку, не имеют чем жить. Но тут вас будут содержать на счет капитала, а вы будете поддерживать торговлю. Наконец, ежели кто из вас будет раскаиваться в том, что положил свои деньги, то ему немедленно выдадут их с большими процентами. (Вчера, перебирая старые бумаги, я нашел тетрадь моих записок 1802 года, когда я был еще гардемарином, в кампании, на фрегате "Церера"). Деньги у матросов водились, так называемые "масляные", и некоторые, уходя в отставку, уносили с собою по нескольку сот рублей. О "масляных" деньгах существует в русском флоте такое предание: Петр Великий не раз вкушал пищу моряков и, вероятно, кушал ее изрядно, почему и размер порции, для матросского обихода, тоже определил изрядный, хотя чаю казенного тогда еще не полагалось. При этом он завещал, что матрос, по трудности своей службы, должен быть сыт. Кто из его, Петра, преемников, увеличит матросскую порцию, якобы завещал он, – да поможет ему Бог, а кто оную порцию убавит – да отсохнут у того руки.

Этой провизии было так много, что излишек возвращался в казну, а людям выдавалось деньгами. И эти деньги бывали немалые, так что за год плаванья на корабле получалось иногда по нескольку сот рублей.

Говорить о жарах, здесь бывающих, было бы повторить уже многими сказанное. Камни раскаляются от солнечного жара, и жители, имеющие мызы на плесе Теодо или на южном берегу, предпочитают в сильные жары перемещаться под спасительную сень деревьев. Зимою же и ранней весной льют без передышки дожди, и такой силы, что низвергаются потоки, мрачные тучи заволакивают небо, созерцание непогоды производит угрюмость в душе, но лишь стоит выглянуть солнцу, тотчас пейзаж меняется, наполняясь лаской и негой для человеков.

Цевич не раз уже приглашал посетить его мызу, стоявшую по левую руку от Котора между селениями Персано и Столиво. Как день был свободный, решил я воспользоваться случаем и провести его dolce-far-niente (в сладкой праздности). Торная дорога вела туда берегом, однакож путь по воде показался уместнее, да он и почти всегда предпочитается здесь сухопутному. Погрузившись в шлюпку, в полчаса были мы на месте, и еще с воды Цевич указал на дом свой, крыша коего выступала из зелени роскошных дерев.

Оный стоял на покате зелёнаго холма, покрытого древними дубами и шелковицами, в ветвях которых ворковали горлицы. Чудесное миндальное дерево осеняло часть двора, устроенного на манер патио. Цветущия камелии и рододендроны украшали его, а сад был засажен черешневыми деревьями, коих стволы оплетал дикий виноград.