«Соглашение, заключенное между Богом и сынами Израилевыми, скреплялось договором, а силу этому последнему придавал тот ритуал, которым он сопровождался. Жертвоприношения, приносившиеся при этом, делятся на жертвы всесожжения, когда приносимое животное сжигается целиком, и на жертвы пиршественные, при которых на жертвеннике сжигается лишь жир и некоторые внутренние органы, предназначенные Богу, а остальное съедается участниками обряда во время пиршества, и в этом последнем можно видеть прообраз тех наших народных трапез, как и вообще всякого рода братчин, которые случаются на праздники и сопровождают заключение договора и служат символом единения. Таков, например, обычай крестьянских женщин после завивания венков угощаться совместно яичницей и кумиться.
Вообще, представление о единстве и неделимости как главных условиях сакральности – одно из краеугольных в мире древних правоотношений. Среди предписаний, даваемых Богом Моисею относительно постройки Скинии, Бог особенно обращает внимание Моисея на то, чтобы изваяния херувимов непременно были неотделимы от навершия, ветви, чашечки и лепестки светильника должны составлять единое целое с его стволом, жертвенники – с рогами, а эфод первосвященника с поддерживающим его поясом. Подобная дотошность может вызвать изумление, однако, чтобы оно прошло, достаточно вспомнить, что раздельность деталей священного предмета лишала бы его подлинной святости.
Обратным образом, непосредственное прикосновение к преступнику мыслится как осквернение взыскующего, и Бог рекомендует свершить казнь побитием камнями или стрелой (19:13), то есть путем максимально возможного разъединения между наказуемым и его палачом. До каких крайностей может дойти это представление, пишет Мэн, упоминая и ту нелепую в наших глазах, но и одновременно трагичную причину, в силу которой раненый сипой предпочтет умереть от лихорадки, нежели напиться из рук своего сослуживца, принадлежащего к низшей касте, и которая вызвала столь памятное англичанам восстание наемных войск… Вильгельм Завоеватель, сходя с корабля на берег Англии, не удержался в волне и упал на песок, но не растерялся, а раскинул руки как можно шире и крикнул застывшему в суеверном ужасе войску: "Смотрите, я обнимаю эту землю!" Как это напоминает обязательное условие римского права при приобретении прав собственности на ценную вещь налагать на неё руку".
Он перебеливал один особенно сложный, никак не дававшийся ему период, когда постучалась Гапа с докладом, что его желает видеть Ольга Донатовна.
– О, Боже, – растерялся Сергей Леонидович, наскоро застёгивая ворот сорочки. – Ну, проси же, проси.
Он вышел было к ней в гостиную, но потом пригласил в комнату, и сознание того, что она окажется в святая святых, в самом интимном уголке его обитания кружила ему голову. Оленька переступила порог, чуть улыбаясь, держа что-то за спиной, потом предъявила это что-то как сюрприз и торжествующим голосом произнесла:
– Полюбуйтесь-ка!
На листе плотной серой бумаги угольком был сделан набросок, Оленька была схвачена вполоборота несколькими лёгкими, уверенными штрихами.
– Ах, какая прелесть! – невольно воскликнул Сергей Леонидович. – Какая точность рисунка! Какое изящество! Кто автор этого чуда?
– Не поверите, – улыбнулась Оленька, – один наш ученик из третьего отделения. Филатов Саша.
– Несомненный талант, – приговорил Сергей Леонидович, продолжая разглядывать портрет. Особенно удачен получился очерк причёски. – Ему надобно учиться.
– Собственно, с тем я и пришла, – сказала Оленька. – У них в семье три брата, он четвёртый, да еёе две сестры, мать умерла, один отец. Нельзя ли просить земство о воспомоществовании на учёбу?
– Непременно, Ольга Донатовна, в ближайшем же собрании я подниму этот вопрос. – Сергею Леонидовичу очень хотелось оставить этот портрет у себя, но он так и не решился просить об этом.
Оленька бросила взгляд на письменный стол, на котором в беспорядке лежали бумаги и одна на другой лежали книги с немецкими и английскими названиями, утыканные закладками.
– Уж не стихи ли вы пишете? – улыбнулась она.
– О, нет, – с каким-то даже облегчением не то проговорил, не то простонал Сергей Леонидович. – Брат Павлуша был охотник до стихов, – добавил он, и мимолётная тень омрачила его лицо. – Я… Признаться, я работаю над статьей, которую предполагаю предложить «Журналу Министерства юстиции». По правде говоря, не вполне она ещё и готова. Пока это всего лишь несколько наблюдений, размышлений, которые я пытаюсь свести в нечто целое, придать, так сказать, форму. – Последние слова он произнес на подъёме и обратил взгляд в сторону, точно отвечая неким воображаемым лицам, которые могли бы или и в самом деле когда-то пытались оспорить эту простую истину.
– Было бы интересно узнать, – сказала Ольга Донатовна, – чему посвящён ваш труд.
– Ну, быть может, это слишком специально, – потупившись, уклончиво заметил Сергей Леонидович. Этого вопроса он отчего-то боялся.
– Вы считаете меня неспособной постичь ваши умозаключения? – немного оскорбилась Оленька.
– О, нет, опять же нет, – испугался Сергей Леонидович, – я только озабочен тем, как доходчивей вскрыть самую суть этой моей работы.
– Какое же название вы ей дадите?
– Символизм в праве, – ещё пуще смутившись, отвечал Сергей Леонидович. Несколько секунд он соображал, теребя свою русую бородку, потом взгляд его упал на свежий номер "Рязанского вестника", лежавшего между бумаг. Протянув газету Оленьке, он решительно сказал:
– Читайте здесь.
– Вот это? "Поцелуй и пощёчина"? – уточнила Оленька.
– Да, именно. Это не займет много времени.
– "Поцелуй и пощёчина", – повторила Оленька название газетной корреспонденции, и, бросив на Сергея Леонидовича молниеносный взгляд, значение которого сложно было угадать, начала читать: "Вчера, во время вечерней прогулки по Лебедянской улице, некий г. Г. со своей супругою подвергся публичному оскорблению чести как своей, так и супруги. Четверо из местных хулиганов, судя по их наружному виду, не в трезвом состоянии, встретили молодую чету между Гоголевской и Троицкой улиц и, когда подошли к супругам, то один из них очутился подле жены г. Г, молодой и красивой женщины. Нежданно раздался звучный поцелуй, от которого невольная соблазнительница вскрикнула, отшатнувшись назад, а хулиган-ловелас тут же получил сильную пощечину от возмущенного супруга, от которой едва устоял на ногах. Злосчастный ловелас, ослепленный исполнением своего желания, счел и эту пощечину за небольшое несчастье, так как ответил, не смутясь: – А я, все-таки, ее поцеловал! После этого хулиганы поспешили скрыться, разразившись громким аккордом самодовольного смеха".
– Что это значит? – озадаченно спросила Оленька, закончив чтение.
– Мы разберём это незначительное происшествие с точки зрения философии права, – поспешил успокоить её Сергей Леонидович. – Отбросим бытовую сторону этого случая. Зададимся вопросом: какую скрытую цель преследовал хулиган-ловелас? Сорвать поцелуй? В чём же состояло его удовольствие? Прямо сказать, – Сергей Леонидович помялся, – удовольствие сомнительное… Главные слова здесь это вот эти: "А я, все-таки, ее поцеловал".
Оленька впала в ещё большую растерянность и, видя это, Сергей Леонидович поспешил продолжить:
– Видите ли, эскимос, как сообщает Франклин, облизывает данный ему подарок в знак приобретения права собственности. Подобный же обычай путешественник Пари встречал у западной границы Баффинова залива. Местные жители только после облизывания предмета считали его окончательно приобретенным. Этот обычай заслуживает внимания в том смысле, что открывает перед нами завесу того отдаленного прошлого, о котором никаких исторических данных сохраниться не могло. В то время собственностью какого-либо индивидуума считалось только то, что он поглощал. Единственные предметы, которые тогда человек мог назвать своими, были именно те, которые он потреблял для собственного существования. Всем известно, что грудной ребенок относится ко всем предметам, на которых останавливается его внимание, только с точки зрения материнской груди – он всё тащит в рот. Для него это первый и единственный способ их распознавания. Очевидно, приблизительно с такой же точки зрения рассматривали предметы внешнего мира люди на очень ранней стадии культуры. Они считали своим только тот предмет, который они потребляли. Но коль скоро они приобрели способность усваивать и другие предметы, не служившие для потребления, по отношению к ним они производили те же действия, какие они производили бы по отношению к предмету потребляемому, то есть они брали его в рот, облизывали языком. Собственно, происхождение поцелуя именно таково. Таким образом, хулиган-ловелас символически овладел этой женщиной, что и являлось истинной его целью и что прекрасно подтверждает его дальнейшее поведение. Духовные функции нуждаются в телесном бытии, и таковое им сообщают символические действия во всех случаях, когда возникают или прекращаются правовые отношения. Что изучение символов играет громадную важность, видно из слов известного юриста Тролона, который говорит, что на ранних ступенях развития и до очень недавнего времени человек всё, что было в нём отвлеченного и духовного, переводил в телесные формы и право было ничем иным, как непрерывной аллегорией. Словом, первобытный человек не понимает нравственных отношений без материальной основы.
