Сергей Леонидович в душе слегка подтрунивал над обожествлением Оленькой госпожи Ротовой, но деятельность этой дамы, чей прадед, по слухам, водил дружбу с поэтом Козловым, и в нём самом вызывала почтение.

– Так что же стряслось? – осмелился наконец узнать Сергей Леонидович.

– Да всё этот Хвостов, – утирая слезы, рассказала Оленька. – Я ему велю показать, где находится Мыс Доброй Надежды, а он тычет пальцем в стену. И остальные ему вторят – сговорились, чтобы мучить меня.

Сергей Леонидович, кажется, начал кое-что понимать.

– И что же они говорят? – улыбнулся он.

– Говорят, это такая деревня.

– Именно, – рассмеялся Сергей Леонидович. – Хвостов этот совершенно прав и не имел намерения издеваться над вами. Это вы недостаточно изучили ещё нашу окрестность. Тут в четырёх верстах деревня есть, так и называется – Мыс Доброй Надежды. То ли дед мой, то ли прадед – точно и сам не знаю – водворил на той земле какого-то отслужившего матроса, своего вестового. Сначала был хуторок, а теперь вот деревенька. Да и то сказать – почитай лет сто прошло.

Оленька слушала его с радостным удивлением.

– Ах, до чего я мнительная, несообразительная, – сокрушалась она. – Подобное немыслимо было бы в училище у госпожи Ротовой.

И в который раз Сергей Леонидович испытал стыд, что не должным образом был знаком с историей своего рода. Другое дело Павлуша – тот мог назвать до одного те корабли, на которых служили и прадед, и дед, и досконально знал историю всех морских кампаний, которые вёл российский флот со времени своего основания, а он, Сергей Леонидович только и помнил семейное предание, что какой-то далекий их предок выехал из Золотой Орды к Великому князю Московскому Василию Тёмному.

Вернувшись к себе, Сергей Леонидович, призвав на помощь Гапу, ещё раз предпринял поиски каких-либо следов прошлого, но только зря потратил силы. Таких документов, которые по словам доктора Шахова, сохранились у князя Щетинина, может быть, и не было вовсе. От Гапы в этом деле проку он не дождался: с изумительной точностью она знала, где и сколько имеется постельного белья, какая есть посуда и сколько из неё битой, сколько и чего хранится в погребе, помнила даже какую-то особую рюмку, которую ещё в девятьсот первом году разбил Леонид Воинович, будучи под хмельком, но то, о чём толковал ей Сергей Леонидович, она не понимала. "Мне в господские дела не входить", – отмахивалась она своими полными руками. За весенним обещанием нагрянул он и в церковную слободку.

Отец Восторгов как назло уехал в консисторию, и налицо был только диакон Зефиров. Зефиров был нетрезв и словоохотлив, а посему откровенен. О просьбе Сергея Леонидовича он знал и сообщил по секрету, что книгу Восторгов найти не смог.

– Метрические книги вообще ведутся очень неаккуратно. То недосуг бывает священнику, а то и просто лень сделать запись, – так по целым месяцам и не пишет метрик. Да у нас ещё что! В иных приходах за целый год сразу метрики составляют по черновым записям на клочках бумаги. В многолюдных приходах их вообще раз в полгода сводят. Ведёт это к пропускам, в именах путаница.

Потом Зефиров пустился в рассуждения о количестве проданных свечей, поведал о том, что прибыль с них утаивается, как и количество огарков, так как деньги от продажи свечей причт обязан сдавать в Синод на содержание духовно-учебных заведений.

– Лишь бы указываемая сумма была не меньше прошлогодней, – закончил он.

Вернувшись не солоно хлебавши, Сергей Леонидович поднимался в мезонин, забирался на чердак, но там, кроме поломанной, давно вышедшей из строя мебели, покрытой пылью и паутиной, тоже ничего стоящего не обнаружил.

Утомившись, он умылся и вошел в кабинет Павлуши. В глазах у него стояло трогательное, мокрое от слёз лицо Ольги Донатовны, и ни о чем другом думать он не хотел.

Невесомая прозрачно-бледная луна парила высоко в небе и точно царствовала, не встречая на своем горнем пути ничего подобного себе, и даже лёгкие облачка, порой набегавшие на неё, казались драгоценными паволоками, которые она примеривает и отбрасывает одну за другой за негодностью.

Как-то в середине февраля Сергей Леонидович просматривал «Искры». «Искры» выходили по воскресеньям, и в каждом номере в рубрике «Павшие на поле славы» помещались фотографические портреты офицеров, погибших в боях, правда с опозданием и без какой-либо системы. Прочитав заметку «Адвокаты на позициях», где сообщалось, что московский присяжный поверенный Малянтович, окончивший, кроме юридического факультета, ещё и ветеринарный институт, работает на фронте в качестве полкового ветеринарного врача, а член Думы от Калужской губернии присяжный поверенный Новосильцев командует батареей, посмотрев на парад в царский день в Могилеве и на орудия, отбитые у турок на Кавказе, Сергей Леонидович перевёл взгляд на изображения павших и меланхолично скользил глазами по фотографическим портретам, мельком взглядывая на подписи: «Капитан Рафаил Васильевич Богданович пал в бою 7 авг. под Гумбиненом. Участник русск. – яп. войны. Образование получил в витебской дух. семинарии и киевской военном уч.»; «Прапорщик Алексей Алексеевич Громашев, 20 лет, убит 17-го декабря во время штыковой атаки. Оконч. пензенскую гимн.»; «Подпоручик одного из Сибирский стрелковых полков Константин Дионисьевич Козловский убит в бою с германцами в ночь на 18-е сент. Оконч. в 1914 году Александровское военное уч.»; «Адъютант одного из пехотных полков подпоручик Владимир Павлович Азбелев, 22 г., убит 11 ноября под Ловичем; похоронен в г. Сохачеве. Оконч. ломжинскую гимназию и военно-топографическое уч.»; «16-го января пал геройской смертью в Галиции елисаветпольский вице-губернатор, камер-юнкер полковник Владимир Ильич Лодыженский, 33 л. Оконч. моск. кадетский корп., Николаевское кавал. уч. и юридич. академию»; «22 января на восточно-прусском фронте, сраженный шрапнелью, пал геройской смертью, идя в атаку, москвич, ротмистр Федор Евгеньевич Висс, 43 л. Оконч. тверское кавалерийское училище»; «В ночь на 6-е ноября в ночной атаке на германском фронте убит прапорщик Владимир Петрович Кулебякин, 27 л., Оконч. 10-ю моск. гимн. и физ. – матем. фак.»

Не верилось, что этих людей уже нет в живых, что они остались только на фотографиях. И тут на него словно глянула со страницы Ольга Донатовна, так что Сергей Леонидович вздрогнул и даже несколько отпрянул от газетного листа. "Крахотин Владимир Донатович, прапорщик артиллерии, 21 год. Смертельно ранен шрапнельным осколком в голову под Лодзью в ночь на 8-ноября. Оконч. скопинское реальное уч.".

Время от времени он поглядывал в окно, снежинки неприкаянно льнули к стеклу, словно просились в тёплые комнаты.

Он накинул доху, и, черпая сапогами неубранный снег, побрел к людской. Окно, за которым помещалась Оленька, светилось тусклым светом. Он постучал.

– Вы? – удивилась Оленька, и быстрым взглядом окинула комнату: всё ли прибрано, все ли в порядке?

На столе стояла керосиновая лампа и лежала стопка ученических тетрадей.

С виноватым видом, держа в руке приложение, явился он перед Ольгой Донатовной.

– Ольга Донатовна, – начал, запинаясь, Сергей Леонидович, – я знаю… ваш брат… – Он помолчал. – Верно, вы хотели бы знать, отчего я не на фронте? Поверьте, мне самому тяжко переносить подобное положение. Однако есть причины… увы… Я не солдат, Ольга Донатовна. Нелегко мужчине признаваться в таком.

Оленька отвернула лицо.

– Я полагаю, – негромко сказала она, – что не вправе судить об этом. Полагаю, что если такой человек, как вы….

– Какой? – робко спросил Сергей Леонидович.

– Замечательный, – собравшись с духом, продолжила Оленька. – Если такой замечательный человек не в армии, то этому есть уважительная причина. А знать её мне нужды нет.

Вечером Сергей Леонидович пробрался в кабинет Павлуши, смотрел в окно на засыпанные снегом яблони и думал: "Замечательный. Она сказала – замечательный. Чем же уж такой замечательный? Милая. Она не судит меня".