– Устроенное Ставкой великое переселение народов влечёт Россию в бездну, – обронил как-то фон Кульберг, – к революции и гибели.

В середине августа Игнат привез с почты из Алексеевки письмо от Траугота. "Пехоте, осыпаемой снарядами противника, наша артиллерия не помогает, – писал он. – Приказ командира корпуса не расходовать более 3–5 снарядов на орудие в день. Немцы вспахивают поля сражений градом металла и ровняют с землёй всякие окопы и сооружения, просто заваливая их защитников. Они тратят металл, мы – человеческую жизнь. Они идут вперёд, окрылённые успехом и потому дерзают, мы – лишь отбиваемся и отходим, и то ценою тяжких потерь. Три поколения полегли на галицийских полях, и за пять месяцев не было сделано ничего, чтобы закрепить за собою приобретённые с такими огромными жертвами места. Армия, насколько мы можем судить, ожидает какого-то события, которое должно повернуть войну в нашу пользу. Один слух, самый якобы достоверный, сменяется другим. По последней версии, к нам перевозится японская армия, и тогда война решится одним ударом. Многие уже видели японцев в тылу. Массовая галлюцинация. При императрицах и в эпоху Александра Благословенного при равном числе всё побеждали, а сейчас превосходство наше в людях – факт несомненный, а сплошь неудачи. Очевидно, у Германии есть что-то ещё, чего у нас нет. Что – не знаю".

Как-то ближе к вечеру, когда Сергей Леонидович вернулся из Сапожка, Гапа доложила ему, что его хочет видеть Ольга Донатовна.

В иную пору Сергей Леонидович и растерялся бы, но сейчас он был переполнен земскими заботами, а потому по-деловому велел просить в гостиную, как будто прибыл какой-нибудь управляющий соседским имением или посланец управы.

Ольга Донатовна впервые переступила порог казнаковского дома и с любопытством посматривала по сторонам, хотя изо всех сил следила за проявлениями своих чувств.

– Агафья Капитоновна сказала, что у вас имеется карта мира, – пояснила Ольга Донатовна цель своего визита.

– Карта? – удивился Сергей Леонидович. – Какая карта?

– Та самая, – вмешалась Гапа, которая подслушивала за неприкрытой дверью, – которую покойница маменька купили в пятом году.

Речь шла о карте, по которой Александра Николаевна следила скорбный путь Третьей эскадры Тихого океана.

– И что же? – спросил Сергей Леонидович, подойдя к дверям и плотно соединив их створки, что заставило Гапу резко отпрянуть.

– Если она вам не нужна, то не могли бы вы передать её школе, хотя бы на время.

– О, непременно, – воскликнул Сергей Леонидович. – Только вот где же она? – И он опять подошел к дверям и на этот раз широко их распахнул.

– Свёрнутая за буфетом стоит, – подсказала Гапа, которая была тут как тут. – Как, значит, про Павла Леонидовича известие пришло, так и стала она без надобности.

Действительно, карта нашлась именно в том месте, на которое указала Гапа.

Получив карту, Ольга Донатовна собралась было идти к себе.

– Но, может быть, чаю? – спохватился Сергей Леонидович. – Экой я, право, – попенял он себе. – Вы уж, пожалуйста, садитесь, а меня извините. В комитете дел пропасть, а в голове каша.

Положение дел в школе Ольга Донатовна нашла безобразным. И при её предшественнике Воскобойникове, ещё до войны, школа пустела уже в марте: открывались весенние работы, требовались "погонычи" боронить, выводились гусята и нуждались в пастушках, матери уходили в огороды, и не с кем было оставить малышей. Воскобойникова всё это не слишком тревожило: он или охотился, или играл в карты с местным писарем.

Сейчас же наборы опустошили Соловьёвку, изъяв из неё почти всех взрослых мужиков. Рабочие руки стали на вес золота, и детей старшего возраста перестали пускать в школу. Ольга Донатовна ходила по дворам, уговаривала, но мольбы её оставались гласом вопиющего. Но даже не это тревожило её больше всего.

– Знания удовлетворительны только по Закону Божию, – жаловалась она Сергею Леонидовичу. – По русскому языку собственно экзаменовать было нечего: в среднем отделении читают кое-как только некоторые, большинство же разбирают только звуки. А в младшем отделении читать и совсем не умеют, равным образом не умеют рассказывать прочитанное. Что же касается грамматических бесед, то о них лучше умолчу. Арифметика – ниже критики. Не говоря уже про младшее отделение, многие ученики из старшего отделения написать числа не умеют. – И возмущенно спрашивала: – Чем занимался здесь мой предшественник Воскобойников?

"Чем только не занимался", – подумал Сергей Леонидович, но вслух этого не сказал, а только чуть заметно усмехнулся.

– Отпускается земством на учебные пособия по сорок копеек на ученика. А только "Практический курс правописания Н.Я.Некрасова" – пятнадцать копеек.

– Ну, Некрасов-то уже старина седая.

– Так ведь и его нет, – вздохнула Ольга Донатовна.

Ольга Донатовна, выглядевшая непозволительно хрупкой для русской деревни, показала недюжинный характер. Несколько месяцев учительства нисколько не утомили её, а просто дали более ясный и спокойный взгляд на положение дел.

– На детей, как и на прочих членов семьи, они смотрят с точки зрения пользы, которую из них извлекут. Лица, окончившие курс и получившие свидетельство, через четыре, а то и три года делаются полуграмотными. "Нуждается в наших ребятах, – говорят, – за каждого денежки получает". Они и представить не могут, чтобы кто-нибудь для их пользы хотел бы трудиться.

Однако сказанное крестьянами не обижало её, не удручало, а только расстраивало, и эта твердость в сочетании с незлобивостью вызывала в Сергее Леонидовиче восхищение. В этих неприятных вещах она видела исключительно трудности, которые непременно надо преодолеть.

Переговорив, оба они открыли удивительное единомыслие. В образе мыслей Ольги Донатовны сразу обнаруживалось то освободительное народолюбие, характерное для разночинной интеллигенции недавней эпохи. Роста она была небольшого, очень живая и подвижная, чем составляла разительную противоположность несколько медлительным, не по годам степенным манерам Сергея Леонидовича. Она имела немного выпуклый лоб, серые с прозеленью глаза, которыми глядела строго, но Сергей Леонидович быстро сумел почувствовать, что строгость эта напускная и вызвана должностью, и относится вовсе не к ученикам, в чём он имел возможность убедиться, а к окружающим лицам вроде него. Милыми веснушками были забрызганы её щёки, отчего вовсе не Ольгой Донатовной, а просто Оленькой хотелось называть её, но, конечно, Сергей Леонидович не мог позволить себе такой вольности.

Слушая укоризны Оленьки, Сергей Леонидович остро ощущал и долю своей вины за такое плачевное положение дел.

– И ещё, – говорила Оленька, – надобно организовать на месте хоть какое питание. У меня в обед все едят, а один мальчик ничего не ест. Сходила к его отцу, а он мне: "Дать ему мало – голоден, дать много – не столько сам съест, сколько собакам скормит, а нынче хлеба-то не накупишься!" Что прикажете делать с такими вот? Вот в петербургском уезде – там почти во всех школах даровая пища.

– Ну, в петербургском уезде, – ухмыльнулся Сергей Леонидович. – Вон куда заехали.

– Вы земский деятель – добейтесь, – почти приказывала Оленька, и Сергей Леонидович вдруг понял, что готов теперь добиваться чего угодно и от этого открытия даже взмок.

Сколько ни старался Сергей Леонидович соблюдать приличия, как они ему представлялись, а всё-таки в две недели раз нет-нет да и изыскивал повод заглянуть к Ольге Донатовне.

Однажды он застал её в слезах. Не зная, чему приписать это расстройство, Сергей Леонидович растерянно моргал глазами.

– У меня совершенно, ну просто совершенно нет никакой дисциплины. Они просто смеются надо мной. То ли дело в Алексеевке у госпожи Ротовой.

Госпожа Ротова вот уже девять лет состояла учительницей в Алексеевском училище, и инспектор народных училищ участка Сеславинский неизменно ставил её в пример. Принадлежа к обеспеченной дворянской семье, окончив курс восьмиклассной женской прогимназии, она пошла в сельские учительницы по призванию. Несколько раз Оленька специально ездила в Алексеевку присутствовать на уроках госпожи Ротовой и жадно подмечала каждую деталь преподавания. Все мальчики в её школе были острижены, в чистом платье, с умытыми лицами и руками, к посетителям относились не с дикой робостью, как в Ягодном, а с любезной вежливостью.