Тут же были помещены фотографии с похорон российского посланника в Сербии Гартвига, на которые собрался весь Белград. Когда число пришедших проститься с послом превысило сто тысяч, полиция во избежание несчастных случаев была вынуждена перекрыть доступ на кладбище. Писали, что Гартвиг, узнав об эвакуации австрийского посольства, бросился туда и умер от сердечного приступа во время разговора со своим австрийским коллегой прямо на глазах его и его жены…

Как-то в середине июля Сергей Леонидович заглянул в кухню. На скамье, шедшей вдоль стены, сидел седой до желтизны старичок в ветхом коричневом армячишке, с холщовой латанной сумкой через впалую грудь, и, глядя куда-то сквозь Гапу, бормотал точно в забытьи:

– Немецкий царь свою рать на нас спосылать надумал. Собрал старого да малого, робкого да бравого: "Идите, люди немецкие, на Русь великую, воюйте, люди немецкие, вы, землю русскую, испейте, люди немецкие, вы, кровь горячую, умойтесь, люди немецкие, слезами бабьими, – заметив Сергея Леонидовича, Хфедюшка встал и поклонился, не прекращая говорить, – кормитесь, люди немецкие, хлебами трудными, оденьтесь, люди немецкие, мехами тёплыми, согрейтесь, люди немецкие, лесами тёмными…

Сергей Леонидович, терпеливо дослушав этот странный речитатив, притворил дверь и прошёл к себе. На колокольне раздался сторожевой звон, и унылые звуки редких ударов колокола, повиснув в воздухе на короткое мгновенье, истаивали в темноте.

А в деревне чей-то тенор вопрошал тоскливо, покорно, то выводя мелодию в гибкий чистый ивовый прут, то ненадолго сминая ее скороговоркой:

В газетах писали, как при объявлении войны офицеры германского Генерального штаба чокались бокалами с шампанским прямо на тротуарах Унтер ден Линден, поздравляя друг друга с тем, что именно на их век выпала удача воплотить план Шлиффена в действительность. Союзники негодовали на выжженные бельгийские деревни, расправу над Динантом, а верхом возмущения стало известие о сожжении немцами городка Левен с его знаменитой библиотекой, включавшей уникальную коллекцию средневековых рукописей. Всё это, конечно, чрезвычайно будоражило мыслящую часть Сапожковского общества. Портреты Государя в присутственных местах были убраны точно иконы на Троицу берёзовыми ветвями и лентами национального флага. Часть «немыслящая» выразила свое отношение к событиям тем, что запасные просили в лавках на дорогу, громили винные погреба, отчего полиция сняла вывески и забила двери досками, объясняя страждущим, что всё вино вывезено в Рязань. Про немцев знали, главным образом, то, что они обезъяну выдумали. Стали приходить вести о первых боях, в которых полегла значительная часть гвардии.

Но когда "Русское слово" привело репортаж из занятого пруссаками Калиша, когда стали известны имена жертв той бойни в здании магистрата, где по приказанию коменданта генерала Прейскера собрались городские служащие, и президент города Буковинский, собрав с населения пятьдесят тысяч рублей, попытался вручить их немецким офицерам, был сбит с ног, подвергнут побоям и истязаниям, после чего лишился чувств и когда один из сторожей магистрата подложил ему под голову свое пальто, то был тут же расстрелян; когда губернский казначей Соколов, от которого Прейскер домогался вверенных его попечению средств, ответил, что сжёг деньги по приказанию министра финансов, в удостоверении чего предъявил телеграмму, тоже был расстрелян, как и пристав Костенко, кассир Пашкевич, стражник Лясота ещё с двумя своими товарищами; когда 2 августа "Рязанская жизнь" опубликовала рассказ калишского губернского медицинского инспектора г-на Икавитца, который живописал сожжение магистрата, православного собора, разрушение старинного костёла Святого Иосифа, больницы и множества частных зданий; когда 17 августа "Новое время" сообщило, что восьмидесятитысячный город полностью обезлюдел и после ареста мужичин немецкие солдаты ходили по нему с соломой и керосином, поджигая оставленные на попечение женщин и детей дома, нарочно открывая везде газовые рожки, когда добавляли, что начальник уезда Васильев, священник Семёновский, несколько ксендзов, раввин, председатель Окружного суда Зеланд, начальник тюрьмы Зарицкий, землевладелец Дейчман пропали без вести, а три богатых фабриканта с немецкими фамилиями умерли, не вынеся вымогательств, что сын владельца торгового заведения Берлинер был заколот штыками на глазах у отца, что такая же участь постигла мужа и жену Шадковских и домовладельца Банковского, когда, наконец, стало известно о разграблении и сожжении Ясногорского монастыря в Ченстохове, то Сергей Леонидович вполне дал себе отчёт, отчего умер Гартвиг.

Прочитывая новости с ужасом, Сергей Леонидович спрашивал себя, ужели существует где-то Гейдельберг, где находится сейчас Афтердинген, что думает обо всём этом, и в какой-то растерянности брал со стола его последнее письмо, но не читал, а просто держал в руках, бессмысленно глядя на аккуратные строчки с едва заметным налетом готической стилизации. И эта палеографическая грация казалась ему печальным прощанием с каким-то таким временем, которое то ли было, то ли нет, и которое они, скорее всего, выдумали.

Война повернула круто. Тотчас же по объявлении первой мобилизации Сапожковскою уездною земскою управою были сделаны все необходимые распоряжения о поставке во всём уезде свыше тысячи подвод для перевозки призываемых на сборный пункт, что и было осуществлено своевременно и точно. Один из членов управы отправлялся в действующую армию добровольцем. Еще 30 июля на всероссийском земском съезде в Москве было принято решение о создании Всероссийского земского союза. Сорок одна губерния примкнула к союзу, и он немедленно принялся за создание своих губернских и уездных комитетов.

Председатель управы Иван Иванович фон Кульберг, вернувшись со съезда, пребывал в сильном возбуждении и встретил Сергея Леонидовича у входа в здание управы.

– Ну-с, любезнейший Сергей Леонидович, – перешёл он к делу без околичностей, – настало время послужить. Требуется создать уездный комитет. Мы, управа, – продолжил фон Кульберг, – просим вас принять на себя эту обязанность.

– Собственно, я готов, – ответил Сергей Леонидович, и при произведённой баллотировке получил большинство шаров.

– Слышал, что война смешала ваши планы, – сочувственно сказал фон Кульберг.

– Пустое, Иван Иванович, – беспечно отвечал Сергей Леонидович, но беспечность эта была наигранной. – Война не навсегда же.

Пегая соловьёвская тройка в наборной сбруе стояла на виду. Игнат восседал на облучке как статуя, но развесил уши, чтобы, не теряя невозмутимости, насладиться теми восторгами, которые неизменно вызывала его упряжка. И до ушей его действительно доносились восхищенные возгласы зрителей:

– Жара нестерпимая, – слышались голоса. – Коренник хоро-ош.

– Новотомниковского завода, – отвечал кто-то густым, знающим басом. – Это ещё братец покойный выбирали…

В этой неожиданно охватившей всех лихорадке Сергей Леонидович немного растерялся. Поначалу казалось ему возможным вести дела самому, но когда избран был в управу, волей-неволей пришлось искать какого-никакого приказчика. А выбирать-то было и не из кого.

– Ныне время-то какое – и не приищешь, – сказал ему Терентий Скакунов. – Кто подходящие-то, те уж на фронте, а осталась-то одна неторопь.

Тогда Сергей Леонидович, поглощенный должностью, просто сдал почти всю пахотную землю в аренду крестьянам по одиннадцати рублей за десятину, что было ниже средней цены по губернии, чем вызвал неудовольствие уездного предводителя Николая Сергеевича Волконского и некоторых других землевладельцев, и даже однажды имел с князем по этому поводу неприятный разговор. Дед Сергея Леонидовича, поселившийся после Восточной войны в Соловьёвке, имел неудовольствия с отцом старого князя из-за того, что два года после эмансипации состоял мировым посредником и судил всё больше в пользу крестьян.