– Что же посмотреть? – растерянно спросил он.

– Беседу Иоанна Златоустого на сто сорок второй псалом.

Алянчиков, положив газеты на стол перед Сергеем Леонидовичем, отправился выполнять поручение и отсутствовал довольно долго. В ожидании его Сергей Леонидович, погруженный в собственные мысли, бегло просмотрел газеты. Целиком поглощенный своими размышлениями, он никак не мог сообразить, каким образом австрийский престолонаследник очутился в Сараях.

"Страшная находка", – прочитал он первый попавшийся заголовок. "16 июня в лесу близ села Сараи, Сараевской волости, Сапожковского уезда, найдены человеческие кости и одежда, опознанная жительницею села Сараи Сапожковской мещанкой Егоровой за принадлежащую пропавшему без вести мужу ея Якову Тимофееву Егорову 50 лет. Егоров, по-видимому, убит. Кем, – неизвестно. Село Сараи отстоит от своего уездного города Сапожка в двадцати верстах".

– Экий вы сегодня, – недовольно проворчал Алянчиков, рассмотрев, что читает его гость, и буквально ткнул его в телеграфную заметку: "В Сараеве во время проезда из ратуши ранены эрцгерцог Франц-Фердинанд и его супруга, герцогиня Гогенберг. Убийца вскочил на подножку автомобиля и открыл стрельбу из браунинга, поразив сначала мужа, затем – его супругу. Оба скончались по перенесении в конак…"

– Вот как, – рассеянно произнес Сергей Леонидович, пробежавшись глазами по строкам телеграммы, и нетерпеливо обратился к принесённой книге.

"Так как Бог по одним и тем же законам управляет и настоящим и прошедшим, то величайшее утешение в настоящем – воспоминать о прошедшем". Спросив карандаш и бумагу, он выписал эти слова, пометив том и страницу.

– Разница вот в чём, – сказал Сергей Леонидович, церемонно возвращая Алянчикову тяжелый том с кожаными углами. – Она в том, каким именно образом мы двигаемся туда, куда нам назначено идти и куда мы никогда не придём. – Дорогой мой… – обратился он было к Алянчикову, но тот перебил.

– Дорогой мой, а ведь это война, – передразнил он и посмотрел на него задумчиво.

– Но зачем?.. Н-да, война, – глухо, как эхо, бессмысленно повторил за ним Сергей Леонидович, и сразу за тем, будто спохватившись: – Думаете?

На обратном пути за деревней Паники недалеко от тракта у купы ракит он увидел нескольких полициейских чинов, доктора и Ивана Ильича, что-то поочерёдно рассматривавших на земле. По всей видимости здесь было место, где обнаружили пропавшего без вести Егорова. Иван Ильич ещё издали узнал соловьёвскую запряжку и, болтая в руке фуражкой, вышел к обочине.

– Оказывается, – рассказывал Иван Ильич, – покушения-то было два. Сначала в автомобиль бросил бомбу какой-то типографский наборщик из Требинье, некто Габринович, но Фердинанду удалось отбросить её рукой, отчего она взорвалась уже назади. А на обратном пути ешё раз, но тут уже стреляли. Тоже серб, какой-то гимназист… Н-да, – задумчиво добавил он. – Теперь пойдёт потеха, как думаете?

Безучастные белыми перинами в голубом небе плыли куда-то облака. Под ними в потоке верхового ветра парила пустельга. Винтообразно спускаясь всё ниже, она села наконец на пригорок неподалеку и, казалось, со всей хищной своей прозорливостью силилась постичь, что такое стряслось в мире людей.

Сергей Леонидович ещё немного поговорил с Ахлёстышевым, поглядывая на место страшной находки. Добравшись до дома, он бросился к себе и торопливо записал:

"…Такая реальность вполне отвечает взгляду Йеллинека и нашего знаменитого философа Владимира Соловьёва, который говорит, что задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад. Но два величайших юридических мыслителя прошлого столетия отводили праву более почётную роль. Один из них, а именно Иеринг, выдвигает воззрение, согласно которому у права есть цель, а само оно обладает свойством в силу собственной своей природы производить нравственные ценности. Какова же эта цель? Другой поборник прогресса, Бентам, делает своим девизом известные слова Пристли: "Стремление к наибольшему счастью наибольшего числа людей".

Мы уже говорили в своём месте, что не существует образа истории, который мог бы быть выражен прямой линией: одновременно с кровной местью существует тяжба, рядом с обычаем властвует закон, рядом с законом – произвол, но долгое существование закона образует юридическую культуру. Правило, занесенное на скрижали закона, становится императивом. В этом и состоит направленное движение. Прогресс слагается из цивилизации и культуры. Цивилизация, как целое, шагает вперёд, культура приходит и уходит. История – это волны, набегающие на берег. И как бы далеко в море ни отступала отдельная волна, следующая увлажнит песок гораздо дальше первой, и та граница, которую положит она, уже не забудется и не смоется очередной волной.

Известное положение Второзакония, запрещающее наказывать сына за грехи отца и наоборот, безусловно, имело целью борьбу с остатками родовых культов. Нас не должно смущать, что, возведённое в часть Закона, на деле это положение не исполнялось. Ведь совершенно очевидно, что простое существование правовых новшеств вовсе ещё не гарантировало их широкого применения. Куда важнее то, что оно было сформулировано, а будучи сформулированным, укореняется в обиходе, религиозное происхождение его забывается и обретает самостоятельное бытие. Законы переходят по наследству, гласят известные стихи Гёте. (Es erben sich Gesetz und Recht), а Виндшейд говорит: "Существующее давно уже в силу давности представляется нам правом". Определенным государственным институтам свойственно определенное юридическое существо и поэтому создание положительной нормы неизбежно и даже против воли обычая не могло не оказать влияния на общественное сознание.

И не замечает ли сам профессор Ключевский, что цель потому и цель, что она не достигнута, ибо как скоро цель достигается, она перестает быть целью и превращается в факт? Прогресс мысли и общежития в том, что достигнутую цель она превращает в средство для дальнейшей цели. И не говорит ли апостол Павел, что устранение прежде бывшей заповеди бывает по причине её немощи и бесполезности, ибо закон ничего не довёл до совершенства; но вводится лучшая надежда, посредством которой мы приближаемся к Богу (Евр.)»

Сергей Леонидович оторвался от своих записей и перевел взгляд к окну. В уме его мелькнуло далёкое уже видение: ночь в начале лета, костерок, бессильный рассеять темноту, неожиданный вопрос мальчика Паньки, флёр цветущей черемухи. "Да, – решил он, – познание – это бесконечное приближение. Одна истина порождает другую… И никогда Ахиллес не догонит черепаху", – вспомнил он тут же слова Александра Павловича, и его приподнятое настроение неожиданно сменилось грустью.

Солнце играло в зелени сада, бликами перебирая листья. Ленивый ветер нехотя встряхивал деревья. Сергей Леонидович чувствовал невероятное облегчение. Теперь он знал, чем ответить Афтердингену. "Но зачем?" – снова возник вопрос, когда память его всецело обратилась к газетным сообщениям.

Никакой войны Сергей Леонидович не допускал. Документы его были давно готовы; утром он ездил в поля, а остальное время посвящал сборам, что оказалось занятием непривычным и утомительным. Вещей то казалось мало, то слишком, саки перекладывались, Гапа принимала здесь самое деятельное участие, и от того суета и бестолочь только возрастали.

Между тем краткие известия, помещаемые в "Искрах", поселяли и в его безмятежной душе некоторую тревогу. Например, 13 июля писали следующее:

"Мы уже сообщали подробно о погромах, совершённых в Сараеве над сербами после убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда. Как известно, погромы приняли широкие размеры только благодаря бездействию полиции, давшей громилам полную волю. Даже венския газеты, воспроизводившие картины погромов, простодушно сообщали, что ни одно сербское торговое заведение, дом или квартира не осталось не разоренным. Множество туристов, преимущественно венгерцев, находившихся в это время в Сараеве, снимали "кодаками" место террористическаго акта, а также сцены сербских погромов. Теперь эти снимки попали в печать. Они лучше всякого печатного слова говорят о "культуртрегерстве" австрийцев, их властей и полиции. Разорённые сербы-коммерсанты обратились к венскому правительству с просьбой о возмещении понесённых убытков, основываясь на том, что им не была оказана защита властями и что военное положение, остановившее громил, было объявлено лишь после уничтожения имущества сербов. Как известно, убытки от погромов исчисляются в сумме свыше 20 млн. крон. В Сараеве на улицах установлены пулеметы".