Внезапно, хотя все будто бы и ожидали этого, тарелка двинулась и остановилась, сургучные пятнышки указали на буквы. Все озадаченно переглянулись. Погодя немного тарелка опять двинулась, приближаясь пятнышками то к той, то к другой букве, останавливаясь каждый раз, и таким образом составлялись слова.

– Боже мой, Криницкая! – воскликнул Сергей Леонидович. – Но это же смешно! Вы видели, – совершенно бесцеремонно тормошил он Александра Павловича, – тарелка написала "Криницкая"? Нет, вздор, не может быть, – сказал Сергей Леонидович уже сам себе.

– Кто это – Криницкая? – спросила Екатерина Васильевна.

– Жена секретаря земской управы нашего уезда.

– Но отчего вы полагаете, что ответ неверен? – спросил и Александр Павлович.

– Да оттого, – сказал Сергей Леонидович, – что эта женщина не создана для подобных дел. У неё на уме одни наряды, платья и развлечения.

– Да, – возразила Екатерина Васильевна, – но тарелка-то двигалась.

– Если она и двигается, – сказал Сергей Леонидович, – то этот кто-то просто забавляется с нами.

– Ну давайте спросим ещё что-нибудь, – предложил Александр Павлович, – что-нибудь такое, что было бы известно кому-нибудь из нас наверное.

– Скажите, когда застрелился мой брат? – громко, пугаясь собственного голоса, произнёс Сергей Леонидович.

Тарелка помедлила, потом всё-таки указала дату. Сергей Леонидович вздрогнул.

– Это правда, – помрачнев, сказал он.

– А давайте-ка узнаем, – игриво предложила Екатерина Васильевна, – век ли нашему Сергею Леонидовичу в холостяках ходить?

После вопроса тарелка двинулась, но если с первой буквой было все ясно, то следующая вызывала сомнения. Сургучное пятнышко останавливалось на пустом поле, как будто дух Балмашёва, если, конечно, это был всё-таки он, колебался, не зная, что выбрать: "м" или "н".

– Погодите, – какая буква вторая? – спросил Александр Павлович, подвигая лампу ближе к тарелке.

– Эм? – неуверенно предположил Сергей Леонидович.

Они стали приглядываться.

– Да нет же, – возразила Екатерина Васильевна. – "н".

– Что же получается?

– Снегурочка, – сказала Екатерина Васильевна и посмотрела на Сергея Леонидовича со значением, словно разгадала наконец его тайну.

Спросили опять, и опять тарелка начертало имя "Снегурочка", и опять споткнулась на второй букве.

– Н-да, – промолвил Александр Павлович, подперев кулаком подбородок. – Загадочно.

Екатерина Васильевна озорно глянула на Сергея Леонидовича.

Пока происходило осмысление полученного ответа и строились разного рода догадки о его скрытом смысле, не сразу заметили, что тарелка уже без всяких вопросов продолжает своё движение. Сургучные пятнышки безостановочно останавливались на буквах "с", "м", "е", "р", "т" и одно из них указывало на мягкий знак.

Екатерина Васильевна вскрикнула. Даже в полумраке Сергей Леонидович разглядел, как побелело ее лицо. В чертах его больше не было той жгучей, насмешливой страсти, опрокидывающей душу; глаза-стилеты больше не бросали губительные молнии, сжигающие сердца в пепел.

А тарелка все продолжала скользить по белому листу бумаги, как заведенная, и все слагало и слагало слово "смерть".

Жанну затянули её труды, и порой она даже ощущала азарт. Помимо безусловных адептов высказываемых ей суждений находилось, конечно, и немалое число противников. Ей писали, что вся цепь событий, берущая начало на Киевском майдане, преследует лишь одну цель, а именно сохранение личной власти одного-единственного человека, что с истинными интересами русского народа это никак не связано, что об этих интересах надо было думать ещё в 1992 году, когда русских резали в Чечне и в Средней Азии, что борьбу за национальные интересы надо было начинать тогда, когда бомбили Белград, или тогда, когда гибла подводная лодка «Курск». Да, тогда материальных сил было гораздо меньше, но правда была на нашей стороне, а правда, писали ей, способна творить чудеса.

С не меньшим жаром она опровергала эти нечистые мнения. Она писала, что у главы государства есть план, и нам, по нашей малости, не дано постигнуть всех его умопомрачительных пертурбаций, сложных извилин, тактических трещин, стратегических изломов, не забывая упомянуть, что Третий Рим, в принципе, пьёт "Мысхако", а однажды снизошла до того, что в самой решительной форме отказала в недостатках пресловутым полусладким "Коварству и любви" и "Исповеди грешницы", которыми их наделял развращённый вкус антипатриотического сознания. Однажды она даже скатилась, или вернее, воспарила, до того, что выбросила лозунг: "пейте пиво, господа", и новую марку Хамовнического пивзавода "Столовое", обращая главное внимание на форму бутылки, выставила как образец исторической преемственности с той императорской Россией, которая не смущалась вооружённой рукой отстаивать свои интересы как на суше, так и на море. Впрочем, тема алкоголя в блоге Жанны заняла вспомогательное значение и служила только сладким обрамлением более широких дум о судьбах родины. И как-то в горячке священной борьбы с инакомыслием Жанна поменяла название своего журнала. Отныне он назывался, как и новая водка, "Зимняя дорога", а это словосочетание как-никак принадлежало самому Пушкину. Надо вернуться к корням, заявила она, и пить напитки национальные. Таким образом, клеветникам России был дан достойный ответ. "UP-S" платило, как часы. Борис не звонил. Новых знакомств не было. Почему-то думала о Меркель, о её муже. Слушала злорадные вести из Иловайского котла в исполнении Андрея Кондрашова. Смотрела на "Youtube" ролики с участием донецких ополченцев и вполне искренне сочувствовала тем женщинам, которые назвались их подругами. Разглядывая изуродованные трупы, усеявшие Дикое поле, конечно, морщилась; ей даже не приходило в голову, что всё это и её рук дело. Однажды в порыве бесшабашного вдохновения позвонила Михаилу, но "абонент был недоступен". А он не перезвонил… Вспомнила, что номер одного приятного парня, с которым флиртовала на новогоднем корпоративе «UP-S», записан им самим на одном из листов концепции "Мне помог Путин". Там было ещё написано, что Путин подарил девочке Даше платье Золушки и поцеловал осетра, занесённого в «Красную книгу». Нашла папку. Сложила цифры номера в одну – она не понравилась, да ничего на самом деле и не хотелось. Сунула было папку в мусорное ведро, но передумала и положила обратно – на всякий случай…

Посылала матери деньги в Самару, но сама туда не ехала – только обещала. С интересом просматривала новую рубрику "Афиши" – "Наши потери", в которой выставлялись на продажу опустевшие рестораны и их замысловатый реквизит. В Черногории больше не бывала – увлеклась Италией. Подолгу сидела в кафе на Сан-Марко в Венеции, сочиняя отповеди национал-предателям. Размышляла о том, что ни фотоплёнка, ни видеосъёмка почему-то не способны передать истинный цвет венецианской воды. То, что происходило в такие минуты с Жанной, было сродни этой воде. То была не синяя безмятежность, усеянная золотистыми бликами солнца, – то был немного пасмурный, молочного цвета покой. В который раз Жанна задумалась над тем, почему запахи здесь не смешиваются, а существуют все разом и отдельно, ходя так широко и далеко проникая… Да и, в конце концов, разве сам Вагнер не умер здесь, на руках гондольера? Вагнер, Ницше… "Фашизм не пройдет", – с весёлым задором думала Жанна, и невольно спрашивала себя, шутка это или нет. Бесконечно покупала сумки, сумки, платья, снова сумки, снова юбки, снова платья, досадуя, что в Москве некуда их надеть.

Ветер потягивал гниющей лагуной. "Да он действительно гнилой, этот Запад", – изумлялась она таким удачным совпадением, но возвращаться домой не хотелось, и ехала в Тоскану.

В Москве, выходя в магазин, иногда обращала внимание на детскую площадку, останавливалась и подолгу смотрела на детей – этих неунывающих, неугомонных зверьков, с одинаковым восторгом приемлющих и снег, и ветер, и безобразную слякоть, воспетую Пастернаком, и раскалённый зной торопливого, как будто виноватого за самое себя лета. И тогда свинцовая тоска сжимала её душу, и ей казалось, что она потеряла в жизни что-то главное, что не зависит от линии фронта народных республик Донбасса, и теперь катится в пропасть, и не одна, а вместе со всей страной, которой управляли Борисы, но она гнала эту мысль, вымывала её всё более изощрёнными коктейлями. Она уже поняла, что если Борисы и знали в чём-то толк, то это в экстремальном вождении, а при скорости под двести километров в час любая мысль замирала, как крыса, на которую ведут охоту сотрудники санэпидемстанции.