– Всё это оттого происходит, – заметил Сергей Леонидович, – что у нас те, кто называет себя либералами – в душе самые настоящие радикалы, а те, кто сочувствует радикалам – в душе либералы.

– И всё же путь наш западный, – сказал Михаил Константинович. – Когда рассматриваешь портреты деятелей нашего прошлого или даже просто фамильные портреты, то поражаешься прежде всего тем, какие у этих людей были не-русские лица! Это были меньше всего богоискатели – это были люди, давно нашедшие своего Бога и вполне уверенные в нём. Воли не может быть без ясности, и у них был как бы врожденный вкус к ясности, к точности. Они жили более рассудком, чем чувством. Высшие классы всегда заражают низшие – и в плохом и в хорошем, то есть до некоторой степени сообщают всему обществу свою физиономию. Аристократия и создает народ – по своему образу и подобию, разумеется, если и она сама жива, если в ней самой не угасла творческая энергия. Кто помнит, каким был русский крестьянин ещё в семидесятых годах прошлого века, тот не усомнится в том, что, оставаясь русскими, мы были более европейцами, чем сейчас, в эпоху этой пресловутой самобытности.

Каким был русский крестьянин в семидесятых годах прошлого столетия Сергей Леонидович, конечно, помнить не мог, но ему показалось, что он уже слышал нечто подобное, и даже вспомнил где именно: у себя дома от ротмистра Муравьёва, когда тот во время своего неожиданного визита в Соловьёвку разглядывал фамильные портреты.

– Да, воля и ясность, – безукоризненно выговаривая слова, повторил Михаил Константинович. – И символ этого – прямоугольник, прямые, горделивые линии Empire. Между тем Толстому наш национальный характер виделся каким-то кругом.

– Так ведь и земля, говорят, круглая, – вставил со смешком Александр Фёдорович.

– Здесь я скорее соглашусь с Толстым, хотя тут и заключен известный парадокс, – сказал Сергей Леонидович и улыбнувшись, пояснил: – как представить себе повозку с прямоугольными колесами? Как это у нас говорят: "спиться с кругу" – значит, выйти из жизни. Ведь что представляет собой наш, так сказать, круг земной? Это и есть жизнь, это, если угодно, вечный хоровод. Круговорот нашей природы ни с чем не сравним. Длинная осень… Осень умиротворяет, осень смиряет. Она как бы подготавливает душу к мысли о неизбежной смерти. Ноябрьские ночи – что может быть тоскливее, что ещё так угнетает душу? И что только не мерещится в этой могильной темени?.. И вдруг – снежная белизна, солнечное сияние на этом сказочном покрове, алмазные искры. И узнаешь тогда, что есть жизнь после смерти, только она другая… Но вот поднимаются вьюги, день, и без того короткий, съеживается ещё сильнее. И опять испытание, – кажется, что нет этому конца и края. Зима – терпение, и синей зимней ночью крошечный огонёк в крестьянской избе, когда баба прядёт или ткёт, – символ надежды. И, наверное, эта надежда единственная, которая неизбежно сбывается. Всё всегда бывает лишь переходным явлением к весне. Иной раз кое-где и снег не сошёл, а деревья уже одеваются цветом. Представление о воскресении дано нам, как немногим ещё народам, в непосредственном переживании…

– Вовсе нет, – возразил Квашнин-Самарин. – Скорее дело обстоит так, что европейское колесо катится по ровному накатанному шоссе, а наше, родное, перепадает из ухаба в ухаб, словно квадратное, а видится нам это каким-то необыкновенным кругом земным.

Возражение это было встречено сочувственным смехом, и на него Сергей Леонидович не нашёлся уже, что возразить, и тоже посмеялся вместе со всеми.

– Что ни говори, у нас у всех в крови болезненная тяга к народу, – примирительно сказал Волькенштейн. – Но вы забыли лето. Что же оно?

– Лето – страда, а она требует от человека приложения всех его сил. Оно коротко у нас, лето, а надо исполнить то, что предназначено на земле человеку.

– Человеку понять это проще, – заметил Анучин, – чем целому народу. А чего хочет, чего желает этот тысячелетний народ, который, однако, остаётся дитём? Какими предчувствиями живет эта страна без настоящей цивилизации, без настоящей традиции, даже без настоящих дорог и без памяти, которая, однако же создала одну из величайших литератур мира?

– Вся беда в том, – не преминул провести свою излюбленную мысль Михаил Константинович, – что Россия отвернулась от Запада к Востоку, от духа старой Европы, преемника античной и христианской цивилизации, и двинулась к самобытности. Еще недавно у нас были императоры, а теперь цари. Да, ещё наши деды были европейцами, а мы просто русские, не понимающие собственной национальной цели.

И здесь Сергей Леонидович, вконец осоловевший, счёл долгом сказать своё слово, хотя язык уже едва слушался его.

– Национальной целью может быть только осуществление заложенной в страну судьбы, к каковой цели и должны быть направлены усилия каждого, а в особенности тех классов и групп, которые составляют мозг страны. Я скажу так, как говорил покойный Соловьёв: "Волей-неволей должны мы обратиться к патриотизму размышляющему и тревожному. Безотчётный и беззаботно-счастливый оптимизм патриотов ликующих, помимо его умственной и нравственной скудости, теряет под собой фактическую почву на наших глазах. На вопрос: что будет с Россией через сто лет – нельзя нам отвечать с той определённостью, которая выражается в цифре 400 миллионов жителей. Но неужели нам ничего неизвестно о будущности России? Мы можем, конечно, вместе с Гегелем сказать, что с нею будет то, что угодно Богу. Но не лицемерие ли это – останавливаться на общем указании неисповедимой для нас воли Божией, – указания, из которого ничего не следует и которое ни к чему нас не обязывает? Разве мы не знаем ещё и того, что именно угодно Богу от нас, от России? Если ещё и не знаем, то это наша вина, и от нас зависит её исправить, – наверное узнать, чего хочет от нас Бог. Ведь не прихоть и не произвол над нами, и есть у нас разум и совесть, чтобы познать высшую волю, и вот настоящая, единственная задача для размышляющего патриотизма".

Когда, наконец, вышли на улицу, город обнаруживал первые попытки пробуждения. Среди величественных зданий, дворцов и соборов день нарождался грозно. У грани домов небо уже пылало, зажжённое близким, но ещё невидимым солнцем. Горящее золото поднималось всё выше и выше, захватывая и расплавляя клочки неподвижно застывших лиловатых облаков. Небо быстро светлело и нежно зеленело. Одна Нева была ещё мрачно темна, но и её черная поверхность местами уже отливала синевой редких сапфиров. Сергей Леонидович смотрел на стройный ряд дворцов, на плывущие по реке льдины, и у него кружилась голова.

И он ощутил потребность бежать отсюда без оглядки.

Жанна решила не мудрить и без обиняков последовала рекомендации Бориса. Начала она с того, что открыла читателям красное вино «Бастардо», найдя его букет богаче, чем некоторые самые изысканные композиции знаменитых вин Франции. Следующим постом она рассказала об Инкермановском винном заводе, но этот метод быстро устарел, ибо события, о которых пророчил Борис, развивались стремительно. Пятая колонна, или, как теперь называли её представителей – национал-предатели, ещё барахталась в ворохе своих заблуждений. На один из дней был согласован митинг в поддержку узников Болотной. И, хотя явилось туда всего-то человек тридцать, блогосфера не осталась равнодушной к этому мероприятию. Некий чрезвычайно известный блогер, не мудрствуя лукаво, просто процитировал пассаж Кропоткина из его книги «Речи бунтовщика»:

"Покуда у нас будет оставаться каста людей, живущих в праздности под тем предлогом, что они нужны для управления нами, – эти праздные люди всегда будут источником нравственной заразы в обществе. Человек праздный, вечно ищущий новых наслаждений и у которого чувство солидарности с другими людьми убито самими условиями его жизни – такой человек всегда будет склонен к самой грубой нравственности: он неизбежно будет опошлять всё, до чего прикоснется. Со своим туго набитым кошелём и своими грубыми инстинктами он будет развращать женщину и ребёнка; он развратит искусство, театр, печать – он уже это сделал; он продаст свою родину врагу, продаст её защитников; и так как он слишком трусоват, чтобы избивать кого-либо, то в тот день, когда бунтующий народ заставит его дрожать за кошель – единственный источник его наслаждений, – он пошлет наёмщиков избивать лучших людей своей родины".