После окончания Университета некоторое время Борис работал специальным корреспондентом ИТАР-ТАСС, закончил Академию государственной службы, потом побывал пресс-секретарём спикера Государственной Думы, после чего уже последовательно занимал должности члена Координационного совета "Молодой Гвардии "Единой России"", председателя этого совета, и вот-вот должен был взлететь ещё выше – возглавить это движение, выпестованное ненавистью и страхом.

Такие любопытные детали не были известны Жанне, Борис служил ей пока небольшим развлечением, но интуиция подсказывала ей, что этот человек восходит вверх по неведомой и незримой лестнице. В нём она довольно прозорливо увидела ступень, а то и площадку, на которой можно будет перевести дух, если обстоятельства её жизни примут неблагоприятный оборот.

Поэтому, вернувшись в Москву, она не стеснялась напоминать о себе, но делала это так, что ничуть не пугала Бориса и оставляла в нём уверенность полной личной свободы. Изредка они встречались.

Первое собрание, в котором принял участие Сергей Леонидович, было экстренным и вызвано тем, что Сапожковская земская управа получила из губернского земства циркулярную бумагу, присланную председателем Епархиального училищного совета. Земская управа внесла в собрание подробный доклад.

Собрания проходили в клубе, или, как он именовался официально, в сапожковском общественном собрании. Не без волнения переступил Сергей Леонидович порог залы заседаний, – с тем же смешанным чувством робости и любопытства, с каким входил некогда в университетскую аудиторию. Большой длинный дубовый стол, за которым рассаживались гласные, был покрыт зелёным сукном. Председатель управы Иван Иванович фон Кульберг занял место во главе его под портретом императора. В собрании присутствовал епархиальный наблюдатель церковных школ протоиерей Азиатский.

Члены управы, гласные и немногочисленная публика поглядывали на соловьёвского помещика с интересом. Кое до кого здесь уже дошли слухи, как он с пьяных глаз обещался крестьянам раздать свою землю. Меж тем Азиатский начал свою речь:

– Многие уездные земства без надлежащего разрешения его преосвященства открывают свои школы в тех селениях, где имеются уже школы церковно-приходские, и тем наносят ущерб сим последним. Вследствие этого его преосвященство распорядился выяснить всем вообще уездным земствам, что если, по их усмотрению, та или иная церковная школа не удовлетворяет почему-либо потребностям местного населения, то для возможного и желательного единения их и духовного ведомства в деле народного просвещения, они имеют принимать участие в содержании сих школ, назначая им определённое пособие, которое употребляется на тот или иной предмет по определению епархиального училищного совета.

В зале поднялся недовольный гул. Глава управы Иван Иванович фон Кульберг доложил отношение епархиального архиерея об ассигновании из сумм губернского земского сбора трёх тысяч рублей на содержание епархиального наблюдателя за церковными школами и его помощника. При этом отношении прилагалась копия определения синода, предоставляющая земству, как бы в виде компенсации, избирать двух членов в епархиальные училищные советы.

Председатель собрания уездный предводитель дворянства князь Волконский предоставил слово гласному Любавскому.

– Что говорить, господа, – с тяжёлым вздохом начал тот, – если уж "Родное слово" Ушинского признано неудобным для употребления в училищах. Что поставить на место "Родного слова", "Нашего друга" – об этом наши модные педагоги не заботятся: их конечная цель – возвращение к часословной школе, не нуждающейся ни в каких светских учебниках и руководствах. В церковно-приходских школах роль светских книг доведена до минимума. Отчего же не поступить точно так же и по отношению к земским школам? Путём последовательных запрещений можно поставить их на один уровень с церковно-приходскими школами – а отсюда уже недалеко будет и до установления одного школьного типа, до подчинения духовенству всех начальных школ.

Гласные встретили речь Любавского по-разному. Одни наморщили лбы, другие сочувственно кивали, жадно впившись глазами в оратора, иные – их, впрочем, было совсем немного, – усмешливо улыбнулись, и только гласные-крестьяне сохраняли на своих лицах добросовестную непроницаемость непонимания.

– Прошу заметить, – сказал Кульберг, – что вопрос, который предложен нашему обсуждению, лежит отчасти в юридической плоскости. К счастью, мы имеем в своих рядах юриста, – и пригласил высказаться Сергея Леонидовича.

– Епархиальная власть, присвоив себе право Сената толковать законы, делает совершенно незаконные распоряжения, крайне стесняющие земскую деятельность по народному образованию, – начал Сергей Леонидович, ещё не вполне отдавая себе отчет, насколько искренне принято выражать свои мнения в подобных обстоятельствах. – Недопущение земских школ там, где есть церковно-приходские, прямо противоречит направлению дела, указанному высшими правительственными распоряжениями.

Сергей Леонидович впервые выступал перед столь многочисленным собранием, поэтому голос его срывался, и он то и дело откашливался и промакал горло водою из стоящего на кафедре стакана.

– Убеждён, господа, что никакая школа не в состоянии дать своим ученикам религиозно-нравственное воспитание, а достигается это единственно семьей и средой, то есть всей окружающей обстановкой.

Речь его, краткая, но содержательная, встречена была собранием очень сочувственно. Председатель управы даже пожал ему руку, сказав, что сапожковское земство в лице Сергея Леонидовича приобрело истинно просвещенного деятеля.

Здесь же, в перерыве между заседаниями, состоялось его знакомство с доктором, который констатировал смерть его матери. Доктор служил во врачебном пункте большого села Напольное.

– Она умерла во сне. Ночью остановилось сердце. Лёгкая смерть, – как умел, успокоил он Сергея Леонидовича. – Всем бы такую. Уснул, а проснулся уже по ту сторону добра и зла… А вы, значит, теперь на хозяйстве?

Сергей Леонидович неопределенно пожал плечами.

– Ну-с, – заметил доктор, – я с матушкой вашей хлеб-соль водил, надеюсь, и мы будем знакомцы.

В вечернем заседании местные дела были разрешены как следует, но предложения о ходатайствах пред высшим правительством о том, чтобы лица, за которыми имеются недоимки по земским сборам, не могли быть гласными, и о том, чтобы выборы гласных от крестьян производились по волостям и непременно из среды крестьян, потерпели полное крушение.

На горбатой улице горели три керосиновых фонаря. Игнат, поглаживая застоявшихся коней, встретил окончание собрания с неподдельной радостью.

– И чего там сидеть, штаны только просиживать, – бубнил он, забираясь на облучок. – Всё барские дела, затеи-то эти. А что надобно на первый раз? Чтоб справно все было, чтоб все сыты, накормлены, – и он с гордостью осмотрел свою тройку, которую сам подбирал еще с Порфирием Клавдиевичем на Новотомниковском заводе.

– И-и, залетныя-я, кологривыя-а! – неожиданно для Сергея Леонидовича гаркнул он на всю погрузившуюся в серую дрему Соборную площадь. Тройка подхватила так, что Сергей Леонидович от неожиданного рывка ударился спиною о спинку сиденья. Но он был полон впечатлений от своего первого собрания, в сознании его мелькали лица выступавших, вертелись обрывки их фраз, и он даже забыл удивиться, как такое могло случиться с обычно мирным, степенным Игнатом.

Впечатления этого длинного дня никак не позволяли Сергею Леонидовичу собраться с мыслями. Но в конце концов это удалось.

ПРАВО КАК ТЯЖБА

«Там, где право не сделалось ещё отдельной наукой, где нет профессиональных судей, истцов, ответчиков, иными словами, где отсутствует судебная система, судьба как правовая категория, можно сказать, владычествует в правовых отношениях, которые поэтому нельзя в полной мере назвать правовыми, а скорее религиозно-юридическими.