– Инструкции, – передразнил его Николай. – Садись, выпей, что ли.

Усачёв сел, но пить не стал.

– Чего звали-то? – уточнил он и покосился на Михаила.

– Да вот чего, – начал было Николай, но Михаил остановил его жестом.

Усачёв смотрел настороженно – он не понимал, куда они клонят.

– Видишь ли, Александр, – сказал Михаил, – вопрос вот в чем. Были же раньше какие-то документы, устанавливавшие родство?

– Раньше – это когда? – уточнил Усачёв.

– При царе-батюшке, – заявил Михаил, а Николай, услышав это, коротко хохотнул.

– Ну есть такие, – сказал Усачёв. – Метрики, что ли? Что конкретно ищете-то? – спросил он. – Может, я подскажу.

– А ты грамотный, – мотнул головой захмелевший Николай.

– Документы бабушки своей хочу найти.

– М-м. А с какого она года?

– Семнадцатого, – сказал Михаил. – Слушай, сделай запрос на Скакунову Ольгу Панкратовну, – попросил Михаил. – Я отблагодарю, не обижу.

То ли присутствие Николая Афанасьевича остановило его, то ли вообще не был он склонен к такого рода отношениям, но только на обещание Михаила Усачёв потупил взор и сказал:

– Обижаете. Да только вы и сами запрос-то сделать можете.

– Могу, но тебе сподручней. Ты же у нас архивариус.

Солидное слово подняло усачёвскую голову.

– Что ж, глянем, – пообещал он. – Только подождать придётся.

Известие о том, что Таня с Ваней решили продать дом в Черногории, удивило Михаила и огорчило его. На вырученные деньги с добавлением новых предполагалось купить апартаменты в Испании. Миша всерьёз занялся теннисом и даже вошел в сотню лучших по России среди своих сверстников.

– Ну там дорога, детям тесно, – перечисляла Таня причины тягучим голосом. – К тому же, такое пекло. Этим летом Хорватия горела, так мать еле высидела там.

– Так пускай в горы идут, – возражал Михаил. – Гора-то за домом.

– Там тоже опасно, – не соглашалась Таня. – Там змеи, сколопендры разные. – По тону ее можно было понять, что всё решено окончательно и бесповоротно. – А главное, Мише нужны корты.

– Да что там, кортов нет? – возмутился Михаил. – Я их своими глазами видел.

– Корты там искусственные, – терпеливо отклоняла все возражения брата, – а нам нужна земля. Можешь ты понять?

Все разговоры с сестрой ни к чему не приводили. Напрасно он напоминал ей про соловьёвскую ложку и бокезский герб. Зная сестру, до этого времени Михаил остерегался рассказывать ей о том, что наболтал ему старик Чибисов, но в этих новых обстоятельствах выложил всё, как последнюю ставку. Она слушала терпеливо, но безучастно, и, как он и предполагал, её совершенно не заинтересовала суть: всё её внимание было обращено на то, как он к этому относится.

– А вдруг это правда? – твердил Михаил.

– И что же нам делать с этой правдой? – язвительно поинтересовалась она.

И на такой вопрос ответ у него был заготовлен. Слабости Ирины Александровны, одной из которых было тщеславие, им обоим были хорошо известны.

– Подумай о матери, – сказал он, но это прозвучало до того неестественно, что заставило сестру расхохотаться. С Ириной Александровной Таня жила в полном согласии, и преимущественно потому, что мать всецело находилась под её влиянием, хотя и не догадывалась об этом.

– Ничего, – продолжала смеяться Таня, – мы сделаем её герцогиней Аликанте.

Таня жила исключительно в современном ей времени, и ощущала себя в нём вполне комфортно.

– Дура ты, – сказал Михаил, но она только посмеялась ещё. В конце концов её терпение кончилось.

– Ты живёшь в мире каких-то сказок, фантазий, – раздражённо сказала она. – Поэтому ты один, у тебя нет семьи, нет детей, ты всю жизнь только ходишь и щёлкаешь затвором. Все щёлкаешь, щёлкаешь, а птичка вёе не вылетает. Можно подумать, что ты какой-то особенный, на все ты смотришь со стороны, а ты такой же, как все. Не обманывай себя – станет проще жить. И вообще, если говорить строго, дом принадлежит Ване, это на его деньги он куплен. Мать, кстати, тоже за. С детьми там стало тяжело. Не ты же за ними следишь.

Спустя несколько дней Таня сообщила, что дом выставлен на продажу.

– Если хочешь и нет работы, поезжай туда поживи. Уже риэлторы два раза привозили покупателей смотреть, но всё же заперто. Вот и поживи там, отдохни, подумай над своей жизнью. Купаться, может быть, ещё рано, так хоть воздухом подышишь. Заодно будешь показывать дом.

– Работы нет, – сказал Михаил, – это ты угадала. Моя профессия отмирает. Сейчас такое время, что кто взял в руки фотоаппарат, тот и фотограф. Кто грамоте знает, тот и журналист. Кто палку взял, тот и капрал.

Таня смотрела сквозь него, решая какую-то свою задачу.

Пасха подошла 10 апреля. Кое-где в низинах ещё лежал снег. На Страстной Гапа красила яйца сандалом в большом чугуне, а в субботу с раннего утра заготовляла куличи и пасхи для христосования с деревней, и к вечеру буквально сбилась с ног.

Колокольню украсили транспарантным щитом с буквами Х.В., которые просвечивались изнутри фонарями. Хфедюшка, сидя на конике, тешил Гапу своим посконным богословием. После Воскресенья Христова, говорил он, солнце не заходит в продолжении всей святой недели, и день великого праздника как бы равняется семи обыкновенным дням, и много всего иного.

Ночь великой субботы выдалась чистая и ясная. Через поля, через луга, через леса, по тропинкам из деревень к уже переполненному храму тянулись люди. Опоздавшие на службу расположились вокруг церкви в ожидании крестного хода. Но вот раздался первый благовест большого колокола, вся толпа всколыхнулась, зажглись в руках свечи, и показалось духовенство в светлых ризах с крестами, с хоругвями, с иконами, и голос церковного хора возвестил: "Воскресение Твое, Христе Спасе, ангелы поют на небесех".

Ударили к заутрене, и тут же Преображенской церкви из-за речки ответил малиновый звон колокола Дмитровской церкви от Фитенгофа. Молодёжь полезла на крыши, чтобы лучше разглядеть, как будет играть и веселиться красное солнышко.

Время до обедни пережидали на кладбище, закусывая из корзинок и котомок.

После службы Соловьёвка пришла христосоваться. Сергей Леонидович, руководимый Гапой, стоял посреди зала и по очереди обменивался пасхальными поцелуями.

Всю пасхальную неделю отец Андрей Восторгов и дьякон Зефиров, сопровождаемые богоносцами, ходили по селу, служа молебны. Дети Зефирова – два мальчика невеликих лет – тоже пели молебны и получали за это от прихожан по копейке, а от бабы по яйцу. Яиц собиралось так много, что их перепекали, ставя в горшках на ночь в горячую печь. Здесь они теряли избыток влаги, и белок получал коричнево-желтоватый оттенок; они делались суховаты, но зато могли теперь не портиться в течение шести недель.

Девки и бабы ходили нарядные, сыпали бойкими шутками, любезничали с парнями, и, встретив Сергея Леонидовича, взяли его в кружок, спев шуточное, что пелось обычно холостым парням и девушкам: "А кто у нас умен? Кто у нас разумен? Ивай-люли-люли, кто у нас разумён? Сергей-сударь умён, Леонидович разумён!… Под ним конь-то пляшет: к лугам подъезжает – луга зеленеют. К цветам подъезжает – цветы расцветают. К пташкам подъезжает – пташки распевают. На широкий двор въезжает – его девицы встречают, за дубовый стол сажают, вина рюмки наливают. "Не пью я простого вина зеленого…"

Следуя совету Алянчикова, Сергей Леонидович ходил в деревню, слушал рассказы стариков о стародавнем времени – о годах довольствия, где в редком крестьянском доме не хватало хлеба до нови, где варились хорошие браги, где свиньи поросились в одоньях. И теперь ещё виднелись кое-где уцелевшие от огня старые крестьянские постройки из леса в обхват толщиной.

Его интересовало всё, и всё хотелось знать: отношение одного двора к другому, и отношение мужика к его жене и детям, и его экономическое положение, религиозные и нравственные его воззрения, словом – всё. Далеко он не уходил, не разбрасывался, ограничился маленьким районом своей волости, и даже ещё менее – своего прихода. Звал его мужик крестить, он шёл крестить; звали на никольщину, на свадьбу, на молебны, он шёл на никольщину, на свадьбу, сохраняя, однако, свое положение настолько, что пригласивший его на праздник мужик, зная, что Сергей Леонидович не держит постов, готовил для него скоромное кушанье. Так он и ходил всюду, гулял на свадьбе у мужика, высиживал бесконечный обед у дьячка на поминках, прощался на масляной с кумой-солдаткой, распивал полштоф с волостным писарем, видел, как составляются приговоры, как выбираются гласные в земство…