– Ну, что, хозяин, – насмешливо приветствовала она Михаила, – как управляешься?

– Помаленьку, – отвечал Михаил. – А правду говорят, что бабка моя Скакуновым не родная, приёмная

– Да кто ж тебе сказал? – всплеснула руками Марья Николаевна. – Да Анисим сказал, – тут же ответила она сама себе. – Кому ж ещё? Больше некому.

– Да уж и вы скажите, – попросил Михаил.

– Скажу, что знаю. Кормилицей-то взяли её, прабабку твою Евдокию, к господам-то к этим. Как раз она Луку родила, третьего своего, а у той-то, видно, молока не было. Вот это я знаю. Это мне Евдокия сама и говорила. А как родители сгинули, то и сделалась сирота. Ну и оставили девочку. В дети взяли – так тогда говорили, в дети это называлось.

– А она сама-то, бабка, то есть, моя, так и не знала об этом?

– А откуда узнать? – возразила Марья. – Взрослые-то знали, да молчали, а дети, может, и слышали что от них, так играть начинают, так иной раз и дразнят бабку-то твою. Барынькой дразнили. Она у матери спрашивает, отчего, мол, так. А та её по головке погладит да скажет: "потому что ладная, да пригожая, вот и шутят". А она в город уехала – так и позабылось всё.

– Эх, сказки какие-то вы мне рассказываете, – с досадой заметил Михаил.

– Какие такие сказки? – возмутилась Марья. – Что знаю, то и говорю. А что брехун-то этот тебе набрехал, то не моё дело, про то не знаю. Землю-то оформил? – поинтересовалась напоследок Марья.

– Завтра поеду, – сказал Михаил.

– Ну гля-ади, – широко распахнув гласную, она поплелась восвояси.

Проводив ее взглядом, Михаил подошел к тому окну, в которое в июне постучалась Людка. Стекло в раме было треснуто в нижнем углу, и аккуратное полукружие трещины было замазано темно-желтой замазкой. Все, что случилось потом, непостижимым образом собралось в этой трещине. Краска наличника от старости и непогоды пошла чешуйками. Дождавшись, пока закат помазал окно своей таинственной краской, Михаил сделал фотографию. Красноватый закатный свет, сам несущий в себе какую-то загадку, имел в то же время удивительное свойство проявлять сущность предметов. Михаил изучал снимок и видел целое, изъеденное морщинами жизни, но освещение, павшее на его несовершенства, делало его прекрасным. Слово, которому он не доверял всю жизнь и в чём справедливо упрекала его сестра, воплотилось в золотистом снимке. Свет, как густая жидкость, медленно сполз со стены и испарился. Небо на западе ненадолго посерело, и свет в поникших красках блеклых сумерек на мгновенья угас, как будто навсегда собирался покинуть мир, но скоро и неуловимо, подхваченный торжественным сиянием лунной ночи, вернулся в него преображенным.

В отделении кадастровой палаты Михаила ждало разочарование. Решение, которое приняли в филиале федеральной кадастровой палаты по Рязанской области, было отрицательное. «В представленном к заявлению о внесении ранее учтённого земельного участка документе имеются противоречия сведениям, представленным из Архива администрации муниципального образования – Сараевский муниципальный район Рязанской области, – читал Михаил. – В выписке из похозяйственной книги о наличии у граждан права на земельный участок указано, что Рябининой Ирине Александровне принадлежит на праве собственности земельный участок…» – Как это понимать-то? – озадаченно спросил Михаил. – Свидетельство есть, вот оно, – он достал из файла копию свидетельства, заверенную архивариусом Усачёвым, – а здесь написано, что "согласно представленным сведениям из Архива в делах со «Свидетельствами на право собственности на землю за 1992 год» свидетельства на Рябинину Ирину Александровну не имеется. А это что? – спросил Михаил, потряся свидетельством в солнечном воздухе. – Выписка из похозяйственной книги есть, а здесь написано, что по сведениям Архива, в похозяйственных книгах Ягодновской сельской администрации за 1991–1996 годы сведений о наличии земельного участка за Рябининой Ириной Александровной нет. Объясните, пожалуйста.

Перед столом начальницы сидела посетительница, немного оробевшая от того, что стала свидетельницей этой неприятности, а начальница делала вид, что целиком поглощена её бумагами и просто не слышит того, о чём толкует Михаил.

– Что же делать? – спросил он наконец то ли сам себя, то ли кадастровых девушек.

Некоторое время все напряженно молчали.

– Подавайте в суд, – сказала вдруг начальница с вызовом. – О признании прав собственности на землю.

– Ну вы даёте, – только и вымолвил Михаил. От праведного гнева руки у него дрожали, и он никак не мог засунуть свои документы обратно в файл.

Девушка, которая в прошлый приезд рассказала ему про краеведа, тоже уткнулась в какие-то бумаги и изо всех сил являла полнейшую безучастность.

– Что у вас тут вообще творится? – спросил Михаил, узнав её, и не смог скрыть раздражения.

– Документы у вас не в порядке, – тихо пояснила девушка, по-прежнему глядя в бумаги. – С таким свидетельством исчёрканным всегда отказ будет.

– Разве нельзя было сказать это сразу? – успокоившись, по-хорошему спросил Михаил.

В комнате снова повисло тягостное молчание.

Совершенно пока не представляя себе, что всё это значит, Михаил стоял на ступеньках административного здания.

Михаил вернулся в Ягодное и заехал в сельскую администрацию. Николай Афанасьевич был на месте, и Михаил поведал ему историю своих злоключений, но у Николая Афанасьевича были свои. Только что стало известно, что двести тысяч, требуемые на ремонт Гнилого моста, из районной администрации отпущены не будут. Николай Афанасьевич сидел на краю стола и тяжело осмысливал эту новость. Гнилой мост, соединявший Ягодное с Соловьёвкой, уже долгое время был его больным местом, да и всей Соловьёвки. Мост имел здесь поистине стратегическое значение: стоило пройти дождю, как чернозём мгновенно превращался в пластилин, и хлебному фургону было его не преодолеть,

– Н-да, – только и молвил Николай. – Это тема у них сейчас такая: прижать сельские администрации. Вишь, мы выписку из похозяйственной сделали, а им это негритянский фантик. Да и ещё причина есть. Там девчонку с крашенными волосами видел? Блондинку? Вот. Муж у ней адвокат. А их, адвокатов, всего два во всех Сараях по этим делам по земельным. Тебе отказ пришёл, другому пришёл – куда деваться? В суд. А ты вон в Москве живёшь, много ты тут насудишь? По любому к ним придёшь, не к тому так к другому. Кушать-то все хотят. Вот они тебя по кругу и гоняют… А, может, – предположил он довольно уверенно, – они вообще ничего никуда не посылали… Давай-ка лучше по сто? – предложил он и, не дожидаясь согласия, полез в сейф за бутылкой.

– Ну а Сашка сволочь, конечно, ничего не говорю. Всю дорогу с ним ругаюсь. Он, кажись, сейчас до матери приехал с райцентра.

– Может, потому что я москвич? – никак не мог успокоиться Михаил. – Чужой здесь?

– Да не, – поморщился Николай, – ты думаешь, они со своими лучше-то? Вон у меня пол-села акт не могут получить: то то не так, то это не эдак.

– Нет, – не унимался Михаил, – это заговор какой-то.

– Ай ты Боже мой, – скороговоркой выпалил Николай, снял телефонную трубку и набрал номер.

– Нина Васильевна? – сказал он, когда на его вызов ответили. – Да Коля это Хвостов. Скажите Саше, пусть зайдёт до меня. Нет, в администрацию.

– Ну сейчас-то чего уже? – возразил Михаил, но Николай, прикрыв ладонью трубку, махнул на него рукой.

Усачёв и вправду явился минут через двадцать. Увидев Михаила, он несколько смутился.

– Ну, что ж ты, Саша, своих обижаешь? – деланно сердито спросил Николай Афанасьевич.

Усачёв не вполне понимал главу администрации, потому что "своим" Михаил был здесь в те годы, когда Саша Усачёв ещё ходил в младшие школьные классы.

– Вы как хотите, Николай Афанасьевич, – пробурчал в ответ Усачёв, исподлобья поглядывая на Михаила, – а только я в тюрьму не хочу. Если документы не в порядке, то что я могу сделать? Порядок такой. У меня тоже инструкции.