Смысл всех подобных усилий был сугубо политическим: не дать Реформации записать в свой актив хотя бы одно реально благое для народа дело. Но делалось все возможное, чтобы максимально настроить людей против политики преобразований, объявить реформы и реформаторов виновными за все переживаемые людьми невзгоды.
Когда я думаю о самой Перестройке и ее последствиях, все больше убеждаюсь в огромной силе "коллективизированной совести", тормозящей наше движение к свободе. Речь идет о характере массовой психологии. Нас, реформаторов, частенько ругают. Иногда поделом, а порой просто так, по инерции. Оправдываться бессмысленно, да и нужды не вижу. Скажу только, что мы, как и многие другие, и сами были типичными советскими людьми, жертвами киселеобразной, но и беспощадной "коллективизированной совести".
Хорошо известно, что "созидание нового человека" — Номо soveticus — шло через моноидеологию, которая рассматривала его как "совокупность общественных отношений". Террор физический, выделывание (по Бухарину) нового человека из "капиталистического материала" имели своей задачей формирование простого винтика или одноразового шприца. Ленин — Бухарин — Сталин — Жданов — Суслов — наиболее видные "коллективизаторы совести". Им померещилось, что в Марксовом коллективном стаде, обществе-фабрике, ленинско-сталинском обществе-казарме с карцерным ГУЛАГом и рабоче-крестьянской гауптвахтой можно и должно строить "рай земной", забыв о духе человеческом, о том, что сотворен человек из праха и в прахе Вечности дотла сгорают гордыня и прочие грехи и пороки его.
Коллективизация совести достаточно успешно шла через партизацию. Многомиллионной партии была предложена одна совесть, равно как и комсомолу. Если приходил новый "вождь", то все равно ее основные заповеди сохранялись в их девственной первозданности, хотя уже изрядно проституированной.
Брежнев был прав, когда говорил, что появилась новая общность людей — советский народ, то есть народ с коллективизированной совестью. Ибо большинству ничего не стоило аплодировать расстрелам, требовать смерти вчерашним закадычным друзьям и собутыльникам, травить Пастернака и Бродского, чьих книг оно и в глаза не видело, объявлять Солженицына "предателем", топтать Сахарова и творить прочие мерзости.
Совесть коллективизировалась в процессе неустанной и постоянной борьбы, которая и сформировала человека баррикадного типа. Борьбы с чем угодно, с кем угодно, за что угодно, но борьбы. С буржуазной идеологией и за высокий урожай, с пережитками прошлого и за коммунистический труд, с кибернетикой и генетикой, с узкими штанами и декадентской поэзией. И так до бесконечности.
Мы, реформаторы, видели эту твердыню. Преодолеть ее было невообразимо трудно. Даже самые мужественные из интеллигенции не верили, что сталинский строй можно сдвинуть с места. От подобных мыслей за версту несло маниловщиной. Впрочем, в известной мере так оно и было на практике. Почему? Да потому, что до сих пор больше всего мешаем Реформации мы сами, ибо сами во многом остаемся людьми старой Системы, старых привычек и представлений. А коль так, то в условиях одномыслия не было альтернативы, кроме маниловских бессмыслиц, утешительных и пустых. Постоянно хотели вырваться за какие-то пределы, но оставались на протоптанной дорожке страха. Так легче и безопаснее. Млели от розовой мечты о свободе, но, как кролики, безропотно шли в пасть удава, предвкушая при этом мазохистские страдания во имя народа. Лезли под пули на фронте, но падали в обморок от окрика властвующего хама.
Система засасывала всех, даже самых порядочных и честных. Интеллектуалы писали порой смелые строки, но оставались весьма податливыми к ласкам власти. По-советски грызлись между собой, по-советски доносили, изнемогали от мании особой значимости личного предназначения. Повторяю, все мы были советскими, других у ЦК КПСС и КГБ на учете не состояло.
Когда в 1978 году Брежнев объявил о создании Homo soveticus как нового явления в жизни человечества, люди похихикали и… забыли. На самом-то деле генсек был прав. К этому времени Homo soveticus был уже отучен от собственных мыслей, отлучен от самого себя, лишен частной жизни.
Как и другие аппаратчики, Горбачев и Ельцин карабкались с самого дна. Конечно, я включаю сюда и себя. Демонстрация знания своего места была для всех строго обязательна. На каждой карьерной ступеньке все номенклатурщики должны были хорошенько постучать хвостиком, демонстрируя лояльность и преданность. Искренность каждого стука оценивалась КГБ при очередном назначении, Оставалась только родная кухня, но и там свобода слова нередко давала сбои.
Повторяю, все мы, перестройщики, в той или иной мере были маниловыми, искренними и прекраснодушными. Еще боялись свободно говорить, самостоятельно принимать решения. В совершенстве владели искусством притворства. До истомы грезили о том, чтобы построить ажурный мост через речку, на нем лавочки для влюбленных, а по мосту торопятся наездники на восхитительных скакунах для прогулок на другом берегу. А там воздух любви, цветы на лугах да храм на холме.
Конечно, я преувеличиваю нашу глупость и наивность. Но нечто подобное из романтических грез подталкивало к мысли, что народы России готовы к сладкозвучной свободе. Увы, позднее оказалось, что переход к новому качеству жизни сопряжен с грязью, подлостью и унижениями. Ибо совесть была уже коллективизирована.
Говорят, что между маниловщиной и безответственностью нет особой разницы, когда этакие милые идеалисты попадают на решающие государственные посты. Но все-таки маниловы, а не унтерпришибеевы оказались в нашей стране людьми, обретшими власть во время Перестройки. Они просто не сразу поняли, что с ней делать. Семьдесят лет околоточные отшибали центры в мозгу, которые руководят принятием решений. А потому и появились попытки сооружать хитроумные аквариумы, чтобы оживить рыбок в горячей кастрюле с ухой, например, приладить демократию к советской системе.
Сталинская идея о винтиках была реализована безупречно. Стандартные винтики подходили и для ракет, и для унитазов, и для разгрома любых ревизионистов. Я и сам хорошо помню, как начальники — министры и первые секретари — охотно отзывались на любую просьбу "большого ЦК" выступить на любом собрании, но только просили сказать, кого разорвать в клочья. О каких-то там взглядах даже речь не шла. Российская правящая элита давно уже стала в массе своей безвзглядной.
Спросят: а возможно ли было все задуманное реализовать за тот короткий срок, который был отведен нам, реформаторам? Что-то, наверное, можно было, но далеко не все. Всякоё явление и действие можно более или менее точно оценить только в историческом контексте. Общество по многим вопросам было не готово к кардинальным переменам. Общество, в котором властвовала могущественная партия, насквозь пропитанная догмами, неизлечимр больная утопической идеологией.
Можно себе представить, с каким остервенением были бы отвергнуты аппаратом практические предложения, скажем, о фермерстве, рыночной экономике, частной собственности, будь они внесены в 1985–1987 годах. Степень догматической веры и властной самоуверенности была столь высока, что создавала удушливую атмосферу для любого нового дела. Поворотные решения требовали мужества, но и осторожности.
Теперь все смелые, а сколько их было тогда?
На этом вопросе я и хочу закончить свои размышления относительно замыслов, свершений и неудач Перестройки, прерванной военно-партийным мятежом 1991 года.
Великий вклад внесла Перестройка в оздоровление мировой обстановки. Сейчас на Западе некоторые политики хотят присвоить себе победу в "холодной войне". Странным в этом плане является утверждение бывшего президента США Буша о том, что именно США одержали такую победу. Кого же победили, хотелось бы уразуметь? Если собственную политику и свой военно-промышленный комплекс, то в этом контексте можно поразмышлять, припомнив разные аспекты событий времен ядерного противостояния. К тому же не следовало бы забывать, что первоначальные инициативы об окончании "холодной войны" исходили после 1985 года от Советского Союза, от Горбачева, который хорошо понимал, что непомерный груз гонки вооружений неизменно приведет мир к еще более острой форме ядерного противостояния.
