Много слов было потрачено и на призывы к борьбе с преступностью, коррупцией, бюрократизмом, но переплавить призывы в практику мы так и не смогли. Я часто приставал к Михаилу Сергеевичу с этим вопросом, но он так и не оценил в полной мере уже сложившейся угрозы. Во время очередного разговора на эту тему, видимо, чтобы отвязаться от меня, Горбачев сказал: "Вот и займись этим". И настолько "расщедрился", что разрешил взять дополнительно в мой секретариат одного консультанта. Я собрал пару раз руководителей силовых и правоохранительных ведомств и убедился в их глубочайшем нежелании сотрудничать. Договорились "выработать", как всегда в этих случаях, конкретные меры. На том дело и закончилось. Никто и ничего делать не захотел. А Михаил Сергеевич вообще ни разу не вспомнил об этой координационной группе.
Горбачев искренне верил, как я уже писал, в возможность "очеловечивания социализма", верил также, что КПСС может сыграть тут решающую роль, особенно на первом этапе. В разной степени, но такие надежды были на первых порах и у какой-то части партийной верхушки. Она могла бы пойти, как мне тогда казалось, на более глубокие изменения, но при условии, что ее власть сохранится. Подобные надежды оказались тщетными. К этому времени партэлита интеллектуально выродилась, потеряла социальное чутье и была уже не в состоянии понять требования времени и пойти им навстречу. Мы явно недооценили догматизм и силу инерционности аппарата, особенно его руководящего звена.
Много раз мы говорили с Михаилом Сергеевичем о сложившейся ситуации, о необходимости перемен, о демократии и обновлении принципов партийного и государственного строительства. Сейчас даже трудно вспомнить, кто был инициатором этих разговоров. Наверное, оба, хотя это не имеет особого значения. Уже в 1983 году в словаре Горбачева во время бесед постоянно употреблялись такие понятия, как законность, сталинщина, милитаризм, бюрократизация государства, коррупция и многие другие.
В обстоятельствах, что сложились к середине 80-х годов, будущий лидер, если бы он захотел серьезных изменений, должен был пойти на "великое лукавство" — поставить великую цель, но публично не говорить о ней, держать ее где-то в глубине сознания. И соратников подбирать по этому же признаку, то есть по признаку относительно молчаливого взаимопонимания по ключевым вопросам преобразований. Аккуратно и точно дозировать информационную кислоту, которая бы разъедала догмы сложившейся карательной системы.
Я отношу определение "карательной" ко всей системе, ибо все органы власти были карательными — спецслужбы, армия, партия, комсомол, профсоюзы, даже пионерские организации. В этих условиях лидер должен был соблюдать предельную осторожность, обладать качествами политического притворства, быть виртуозом этого искусства, мастером точно рассчитанного компромисса, иначе даже первые неосторожные действия могли привести к краху любые новаторские замыслы.
Готов ли был Михаил Сергеевич к этой исторической миссии? И обладал ли Михаил Сергеевич этими качествами?
В известной мере — да. Что же касается притворства, то к этому всем нам было не привыкать. Оно было стилем мышления и образом жизни. Горбачев умел скрывать свои мысли. Ему доставляло удовольствие играть в компромиссные игры. Я неоднократно наблюдал за этими забавами и восхищался мастерством Горбачева. И все было бы хорошо, если бы он смог увидеть конечную цель не в торжестве обновленной социалистической идеи, а в решительном сломе сложившейся системы и реальном строительстве гражданского общества в его конкретных составных частях.
Михаил Сергеевич пытался уговорить номенклатуру пойти за ним до конца. Но можно ли было превратить ястреба в синичку, заставить тиранию возлюбить демократию? Увы, сама система заржавела настолько, что все новое было для нее враждебно. Самообновиться она не могла. Чего не дано, того не дано. И в то же время в голове еще не укладывалось, что аппарат партии и государства является в основном разрушительной силой, причем уголовно-карательного характера. Такое понимание пришло потом, и то далеко не ко всем. Субъективно Горбачев пытался удержать партийный аппарат от авантюр. На это ушло очень много сил и времени. Он как-то сказал мне, что "этого монстра нельзя сразу отпускать на волю". В конечном-то счете он "списал" партию вместе с ее властью, но это случилось с большим запозданием. Верхушка партии жестоко отплатила ему, лишив его власти через антигосударственный мятеж.
Горбачев принадлежит к тому поколению советских людей, в психологии которых поразительным образом соединились, даже сплавились, казалось бы, самые противоположные черты: идеализм и житейский прагматизм, официальный догматизм и практические сомнения, вера и безверие, а также пустивший мощные побеги здоровый цинизм, навязанный социумом, равно как и благоприобретенный.
Идеализм шел от молодости, от учебы и воспитания, от естественной веры в свои будущие удачи, от ограниченности знаний — тоже по молодости, из-за малого опыта, из каких-то других источников. Убеждение в верности выбора и в обоснованности надежд было подкреплено победой в тяжелейшей из войн 1941–1945 годов. Люди познали ужасы, по сравнению с которыми мирная жизнь — любая, самая бедная и скромная, но мирная, но жизнь — не просто казалась, а действительно была величайшим благом.
Время после самой кровавой войны было тяжелое, но восхитительное по душевному настрою; люди работали, ждали и надеялись. Невероятно много и напряженно работали. Без нытья. Они ждали справедливости. Бесконечно усталые, они надеялись, что в награду за пережитое их ждет новая, спокойная и обеспеченная жизнь.,
Я помню это время. Помню до деталей. Мы, студенты ярославских институтов, с огромным, громким и веселым энтузиазмом ежедневно с 4–5 часов утра работали на строительстве набережной там, где моя родная река Которосль впадает в Волгу. Молодость бушевала, рвалась навстречу жизни. Она верила, что страна завоевала право на достойную и справедливую жизнь.
Но такая жизнь не пришла. И впивались в душу все новые и новые сомнения, словно комары неотвязные. Страх еще жил, но и раздражение набирало свои обороты. Да и солдат, вернувшийся с войны, был уже не тот забитый и доверчивый рабочий и крестьянин, врач и учитель, что пошел на войну. Многое повидал, а еще больше прочувствовал. Грязь и жестокость войны, миллионы бессмысленных жертв, произвол военных карьеристов безжалостно ломали привычную систему ценностей.
Обострившееся зрение вело к пониманию, что власть видит в человеке всего лишь гвоздик-винтик, механическое средство, орудие. Универсальное и к тому же фантастически дешевое. Миражи таяли. Общество взрослело, и довольно быстро. Росло недоверие. Следом шагал цинизм. Он был еще не очень заметным по сравнению с тем, каким стал полвека спустя, в 1980 — 1990-е годы. Но уверенно становился социальным явлением.
Если говорить о развитии общественного сознания в целом, то былой идеализм и романтические надежды поджидали трудные испытания. К середине 80-х годов они подошли, едва волоча перебитые ноги. Мотор системы, то есть номенклатура, тоже начал барахлить и оказался в предынфарктном состоянии. Практицизм с годами становился все менее отличим от приспособленчества и прямого лихоимства, особенно со стороны чиновников, столь красочно воспетых русской классической литературой.
Поколение Горбачева с самого начала варилось в этом послевоенном котле. Когда закончилась война, ему было всего 14 лет. Не берусь судить о том, как складывалась личность Горбачева в юношеские годы. Разное говорят. В меру открыт и в меру коварен. Любопытен, но себе на уме. Общественник, но не лишен индивидуалистических замашек. Честолюбив без меры, но и трудолюбив. Цепкая память. Общителен, но настоящих друзей не было, точнее, не видел в них особой нужды. Так говорят.
Но что бы ни говорили, я убежден, что человек, сумевший добраться до первого секретаря крайкома партии, а затем и секретаря ЦК КПСС, прошел нелегкую школу жизни, партийной дисциплины, аппаратных отношений, паутину интриг, равно как и предельно обнаженных реальностей советской жизни, — этот человек не может не обладать особыми качествами.
