— Вот как всё было, Офонасей!.. Твоего Дионисия уже нет в живых, так что — время и место? Глупо упрямиться! Ты проиграл, ятри!.. Место и время?

— А я, дурак, мысленно тебя с собою в Тверь брал, представлял, как жить ты будешь в нашем доме. Частенько убегал в будущее вместе с тобою… По простоте душевной полагал…

— Благодетель! Время и место?

— Вот бы бесов насмешил!..

Вдруг в дверном проёме, за Марой, бесшумно мелькнула чья-то фигурка.

— Время и ме…

Мара неуклюже всплеснула руками и, влетев в горницу точно деревянная кукла, упала на пол. Офонасей схватил мешочек, выпавший из рук Мары, и, высыпав его содержимое в рот, стал истово жевать корень, который казался недостаточно горьким. И только тут заметил в дверях купчика Федю.

— Только не говори, что я снова без спросу, — сказал он, связывая Мару.

Уголки его губ поднялись, изображая улыбку, но тут же опустились, когда он глянул на распухшую ногу Офонасея.

— Лекаря надо! — и посулил: — Я мигом, — но из сеней вернулся и жёстко погрозил Офонасею пальцем: — Я тебе говорил!.. Я тебя предупреждал… Ещё когда змеюка в трапезной на стол упала… Я тебя предупреждал!.. Тебя эта жёнка…

Махнул ручкой и вышел наружу. Только что не плюнул. Не любил купчик витий.

Офонасей сглотнул горькую слюну с лечебным корнем.

— Ты не дойдёшь до Руси, — спокойно сказала связанная Мара, и Офонасей не возразил, потому что Мара не прикрыла глаза и, стало быть, говорила правду.

В то время, когда Офонасей и Мара ещё жили в потаённой пещере Дионисия, Керинф велел позвать приближённого брахмана. Тому не надо было объяснять, для чего его вызывает Керинф, потому что лжеепископ вызывал его только в одном случае.

Брахман достал из-за стоящих в нише бутов завёрнутую в листья лопатку из ребра самоубийцы и бережно положил её в мешочек. Следом в мешочек пошёл маленький сосудец с притиранием, пролежавшим положенный срок в теле умершей женщины. Следом в мешочек отправился сосудец с нарисованным на нём человеком без левой руки. В сосуде хранился порошок из правых глаз кошек. А за первым сосудом пошёл другой, с нарисованным человеком без правой руки. В этом сосудце хранился порошок из левых глаз кошек. Отойдя от домашнего алтаря, брахман вдруг остановился, вынул из мешочка сосудцы с порошками и ещё раз проверил, не совпадут ли у нарисованных человечков руки. Кивнул сам себе, убедившись, что ничего не перепутал, и зашагал к джунглям.

В лесном шалаше брахман поставил на земляной насыпи перед лжеепископом Керинфом причудливые сосудцы с порошками и притираниями, вынул из листьев лжицу из кости самоубийцы и, поклонившись, вышел.

Керинф опустил палец в сосудец с порошком из левых глаз кошек и намазал им своё правое веко, потом опустил палец в сосудец с порошком из правых глаз кошек и намазал своё левое веко. Потом Керинф снял подрясник и стал обмазывать себя притираниями, пролежавшими положенный срок в умершей женщине. Когда, согнувшись, Керинф натирал свои красивые ноги, туловище выше пояса стало уже невидимым. Лжеепископ прочитал заклинание и, невидимый и видящий в темноте, вышел из шалаша. Брахман, стоящий у входа, не удивился, услышав голос Керинфа и не увидев его самого.

Вечером в потаённой пещере Дионисия чуткой на слух Маре показалось, будто в фиалковых сумерках кто-то прошмыгнул мимо неё, но, поднявшись навстречу невидимому присутствию, она никого не увидела. А ночью она услышала голос:

— Ты узнаёшь меня, Мара?

— Ты тот, с кем я была рядом в предыдущей своей жизни. Божественный, почему ты почтил меня своим приходом?

— Ты помнишь, что ты обещала мне, когда я приходил к тебе в первый раз?

— Я обещала сделать всё, что ты скажешь.

— И я говорю тебе, я прошу тебя, прошу ради того времени, когда на небесах мы снова будем вместе. Я прошу, чтобы ты сказала Офонасею, что епископа Керинфа не было в лесном алтаре.

— Но, божественный, вряд ли он мне поверит после того, что ему сказал Дионисий.

— Не здесь же ты будешь разубеждать его. А где-нибудь там, за морем, в Ормузе, или в Кафе, или в Твери.

Как только вошёл епископ Керинф, лицо раджи засветилось радостью. Он встал с трона и повёл епископа в сад, нежно держа под руку. Властитель был оживлён и даже немного шумен, но говорил с изысканной нежностью. Подошли к беседке, где придворные уже приготовили всё для трапезы. Глядя на обилие закуски и вин, Керинф не посмел сказать владыке, что день постный.

Владыка дал знак, и проворный слуга наполнил чаши вином и встал за спиной правителя. Перед трапезой раджа, как и положено, принёс жертву огню и птицам. Птицы не подохли, а дым жертвенника не стал тёмно-синим. Птицу можно было вкушать, не опасаясь за свою жизнь. Раджа улыбнулся и жестом пригласил Керинфа к столу, и епископ заметил, что лицо владыки посерело, как сереет лицо человека, который собирается подсыпать яд.

За трапезой Керинф доложил радже, что рукоположил двух епископов.

— Наших епископов, — особо подчеркнул Керинф, — из тех монахов, что жили со мною в кельях.

Керинф передал радже свиток.

— Что это, почтенный? — сухо спросил раджа.

— Это богословский труд одного из них. Изложение эзотерического христианства. Очень любопытно! Он развивает православный тезис о единстве всего человечества в Адаме. И заканчивает тем, что все люди — всё тело человечества, соединённое с Богом и являющееся невидимой церковью…

Раджа кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами. И кивок его говорил, что он ознакомится с текстом позже, и одновременно прерывал Керинфа.

— Что с катакомбником Дионисием?

— Наши люди следят за ним. И совсем скоро, божественный, ещё одно катакомбное гнездо будет уничтожено. Оставим только одного священника, и если кто-то из наших попов задумает вернуться в истинное православие, он к нам же и прибежит!

— Значит, совсем скоро мы без помех и спокойно будем наблюдать за справедливостью? — спросил раджа, ожидая утвердительного ответа.

И Керинф не замедлил наклонить голову.

— Есть одно «но», — неожиданно сказал раджа.

И Керинф поднял насторожённый взор.

— Есть ещё в церковной иерархии те, кто знает правду о катакомбниках. Это ты и Арун, забыл его христианское имя, — и замолчал.

— Я не понимаю, господин…

— Ты не допускаешь, Керинф, что Распятый может пробудить в человеке совесть?

— Совесть? — переспросил Керинф, чувствуя неловкость от тона раджи.

— Совесть, совесть.

— Я не пойму, господин, к чему вы клоните?

— Нам нужны новомученики.

— Вы имеете в виду… натов?

Раджа отрицательно покачал головой.

— Вы имеете в виду… Аруна? — в раздумье спросил Керинф.

— Я имею в виду тебя, Керинф! — глаза раджи лукаво улыбались.

— Меня?! — лицо Керинфа странным образом исказилось.

— Не исключено, что Распятый и у тебя пробудит совесть, и ты расскажешь кому-нибудь, как истреблял катакомбников в Ындии. Пусть уж эти страшные дни будут забыты!

Раджа был невозмутим. Керинф дрожащей рукой поднёс к губам чашу. И выпил вина. Раджа, перед тем как сказать самое страшное, тоже пригубил вино.

— Пусть отныне будет так. Там, где отравлен какой-нибудь религиозный лидер, знайте: это сделали мы, это сделали наши братья.

Керинф почувствовал удушье. Взгляд его был полон испуга и недоумения. Происходящее казалось невероятным. А раджа спокойно продолжал, не обращая внимания на сиротскую покинутость в глазах лжеепископа:

— Ты, Керинф, будешь одним из первых мучеников эзотерического христианства.

А Керинф уже беззвучно корчился у ног раджи. А тот смотрел на муки лжеепископа так, точно происходящее у его ног совершалось вопреки его желанию.

— Ты ответишь за это в другой жизни, — зловеще прошептал Керинф.

Раджа даже не усмехнулся на его беспомощную угрозу, а сказал:

— Жизнь даётся человеку только один раз… Пока, Керинф, я ещё не придумал для тебя жития, но должен тебя успокоить — за написанием дело не станет…