Реминисценции из детства (В. В. Алентовой) Отца не стало вдруг в три года у шалуньи, Мать пропадала в театре… Как-то надо жить… Одна она была в квартире аж с полудня, Играя – как и мама в театре, – не скулив. А кукол не было. У ней была бумага, И из нее их мама ловко мастерила. От этих куколок имелся дух имаго: Воображала действо, с ними говорила… Ей мамочка не могла позволить сладости: Мороженое, пончики или конфеты… А для малышки это – источник радости, Ребенок еще мал и не растет аскетом. А тут такое искушенье! В сумке… деньги. Быть может мамочка и не заметит даже… Хотелось ей покаяться об инциденте, Но мать копила деньги и была на страже. Как мама плакала, ту кражу обнаружив! Она, конечно, знала об ее желаньях И не ругала, тем ее обезоружив… Ведь понимала – крошке нужно воспитанье. Однажды крошка малярией заболела. Мать ей лекарство по часам принять велела, Показывая, как будут выглядеть часы… И нечем сладким было ту горечь закусить. На день рожденья ее как-то приглашают К соседям рядышком, в более богатый дом… Она поспешно вкусный пирожок съедает, Ей блюдо с ними пододвигают, видя то. И тут она характер сразу проявляет, Отказывается молча напрочь что-то есть. Что съела быстро пирожок… она страдает. Она решила, что не уронит мамы честь. Одно весьма суровое воспоминанье – Увозят маму заболевшую в больницу, Ее, еще совсем малышки, то страданье… Куда увозят ее маму эти лица? И уже взрослой в Москву приехав, не могла Она лет тридцать слышать песню «Эх, дороги»… Ведь неотложка маму из дому увезла: Напоминала эта песня те тревоги. И ее матери характер и привычки Она взяла для своей жизни за основу. Рожденная на севере, теперь москвичка: Ее характер, как у матери – суровый. Альберт Эйнштейн… Кому же показал язык Эйнштейн На всем известной черной литографии? Он выиграл в те годы его гейм И тем заслуживает эпитафии. Ведь он рассматривал свою модель, Как некую ступеньку в познавании, Чтоб в будущем пробить в умах туннель Теории такой существования. Теории относительности гений – Альберт Эйнштейн бессмертен навсегда! Он вызвал в жизни столько недоумений, Что споров не смолкает суета. Потушен до утра ночник
Казнящие отрывки книг Вновь перечитаны, как прежде. Потушен до утра ночник, И мысли роятся в надежде: Что завтра будет новый день, Ей, может, много легче станет От сердца до концов ногтей: Не будет в доме больше паник. Случилось все это всерьез. И видеть больно, неприятно… По коже аж бежал мороз, Хотелось капель валерьяны. Не чувствует она вину Или скрывает так умело. Она подобна шалуну И просится домой несмело. В ее больших глазах туман, Ей неуютно в этом месте. Ведь по природе – атаман. Ее натура вся в протесте. И мне ее безумно жаль. Здесь время тянется так нудно… Отсутствует тут календарь, Волнения – сиюминутны. Всегда общительна была – Сейчас она не в лучшем виде. Ей вовсе не до юных ласк, От встряски ей самой обидно. Когда она вернется в дом: «Хочу я верить в такой исход,» Забудем думать о худом И будем вместе встречать восход. Она ошиблась в этот раз: Ее благие пожеланья Ушли в былье – уж не саврас, Не знала, что идет в закланье. Упрямая всю жизнь была. Мне больно говорить все это… И в лямке падает бурлак, Как догорает сигарета. Я не виню тебя ни в чем. Нельзя быть в жизни дон-кихотом! Считаю – сгинул твой ярем. Спасибо за твои щедроты!.. Другу «по-несчастью» Вам в эмиграции случалось ли, хотя бы раз, Мужчину повстречать голубоглазого в анфас? Увидеть – как хороший, добрый, теплый человек В мир излучает мягкий, теплый свет вокруг для всех. А может мне и, наконец-то, крупно повезло: Увидел я однажды в эмиграции его. В его больших глазах я ощущаю – есть добро. Я чувствую, что можно положиться на него. Друг «по-несчастью» в суете бегущих дней мирских – Я помню, как ты на двенадцатой тогда возник: Со всеми познакомился и, в том числе, со мной, И через час рассказов стал, ну просто, – «в доску свой»! Твоя любовь к рассказам с нехитрой клоунадой – Что в этом месте тщедушном людям еще надо! Людей ты быстро иллюзией приободряешь И тем ярмо работ у коллектива явно облегчаешь. В Нью-Йорке музицировать ты бросил, чем владел: Здесь конкуренция и музыка – не твой удел. Сочувствую… Но видно, ты – не классик-музыкант. А нужен тут, даже на улице играть, талант. Нагрузки воз большой везешь, что так необходим. Из уважения за это мы тебя щадим. И нам, конечно же, спокойней под крылом твоим: Для всех из нас, завязанных, ты стал почти родным. Дух коллектива следует держать в таком аду. Почти весь день рабочий здесь слышны эскапады. Все это достигаешь ты искусно, рудокоп: Пусть будет у тебя на жизненном пути легко! |
