Не перечислить ваших сцен,
Исполненных всерьез метаморфоз.
Я не могу привстать с колен,
Я за живот держусь и ржу до слез.
Аркадий Райкин вас бы оценил,
Смеялся б тоже от души,
Смешных рогатых эпиграмм гарнир
Он в залах бы читал, в тиши.
Такая тонкая игра
Всегда в таких деталях развита.
Сидишь и ждешь до вечера:
Куда вас бросит бытия планида?
Стоянов – русская красавица,
Нас взрослых миражом разя,
И этот дивный трюк нам нравится:
Не каждый же отважится.
Мы узнаем тебя, Илья!
Какую роль бы в шоу не сыграл –
Мы рады изобилию.
И как богат, смешон ваш арсенал.
Вы пара сладкая всегда,
И вами любоваться без конца
Нам не наскучит никогда –
Как видеть, слушать мысли мудреца.
Не знаю я опять с чего начать…
Ведь с умной женщиной имею дело,
Уж у меня давно седая прядь,
И голова уже отяжелела.
Казалось бы, что срок прошел большой…
Мне божий дар здесь – каждая минута.
Я – классика, увы, – не стал Левшой,
И может даже сбился я с маршрута.
Дюже достойное не сделано.
С землеустройством хотел я продолжать –
В далеком прошлом в нем был демоном…
Я без гражданства: другое стал искать.
Я подучился, искал работу.
Ярмо любая есть, что не по душе.
Обряд был в доме святой субботы,
И ручку даже нельзя держать левше.
Имел за жизнь я восемь лучших лет –
Что в академии, опосля ВУЗа.
Объехал в тот период много мест,
Земля прибавила мне чувство вкуса.
Был в академии шеф – хитрый жук;
Зато в землеустройстве был человек.
Стал академик первый – «не от скук».
Второй, не знаю – ускорил ли свой бег…
Последние я десять лет писал.
«О чем?», – ты спросишь. – Обо всем на свете.
Стихов я пополняю арсенал,
Ну, а живу теперь почти аскетом.
О балетмейстере, из них большой,
Гиганте танца, – Джордже Баланчине.
Сидел я с книгами весь с головой,
Все время бросил я в эту пучину.
Какой пожизненный был труженик:
И говорить о нем могу я долго, –
Имел по жизни пять подруженек,
А сколько всяких млели от восторга…
Родной Уланский меня расстроил,
Осталось лишь на углу его кафе:
Ороговевший живой канкроид…
Отложен приговор аутодафе.
Нелля, милый ты мой человечек!
Как живешь ты там – в своей обители!
Буду тебя помнить, дева, вечно…
Помнишь ли ты наши чаепития!
Как хотелось мне порой тебя коснуться:
Твоей жизни и твоей ухмылки…
Посмотреть в глаза чернющие, как блюдца,
Или осушить с тобой бутылку.
Даже сидя, не шутил с тобой –
Слишком ты была серьезна.
Милый, добрый, смелый образ твой
Не давал мне поводов к курьезам.
Женщин умных в жизни так немного,
Скольких я на жизни повидал:
Для меня это почти что догма…
Будешь ли ты тут мне возражать!
Почему всю жизнь ты прожила,
Девочка, в обнимку только с книжкой!
Мысль в тебе жила: «мужик – вахлак»!
Не хотела может жить вприпрыжку!
Иль боялась – будет изменять!
Так послала бы его к чертям!
Горизонт у жизни так манящ…
Не подвергла ты себя страстям.
Но поверь мне, – есть другие страсти,
Ведь не все же родились кобелями,
Держат нас они не в меньшей власти.
Ты представь на миг – у компа он ночами.
Женщины в его стихах, – созданья,
Что мы видим иногда в кино.
Есть предмет мечты и обожанья,
Нежное и сладкое вино…
А пока что надо уже спать.
Скоро петь уж нашим петухам.
Завтра ты успеешь дочитать.
Ты прости мне эту чепуху!
Это все красивая лишь рифма,
Что на ум приходит иногда…
Для меня теперь они – молитвы
Для Всевышнего, Его суда.
P.S. Тебе стишок – почти что шутка.
Найди же прочитать его минутку!
Забудь о том, что я не вдов:
Я пошутить всегда готов…
Когда-то шел ты на манеж,
Ты был любимец всех трибун,
Теперь ты стар – прошел рубеж:
А был прекрасный клоун.
Всегда смеялся весь народ.
Ты выдумками восхищал!
Ведь над тобой висел цейтнот…
И каждый новых трюков ждал.
Неужто ты не заслужил
Своим большим искусством
Достатка? Сцены старожил,
Как в твоем доме пусто…
Ты помогал другим в нужде,
И делал это втайне.
Теперь бываешь ты в беде,
Нуждаешься ты в займе.
Твои заслуги велики,
Любимый клоун века!
Мы пред тобою должники:
Ты цирка – наша веха.
