Леонид Оливсон
Осколки зеркала моей взрослой жизни
На протяжении разных трех томов стихов
Пытался истину вам дать простую:
Я увлечению обязан, что здоров –
Что мозг свой утруждал я не впустую.
Мои стихи, возможно даже, не прочтут,
Ведь я давно уж, по сути, – пария.
Но те, кто ненароком их приобретут –
Читать, уверен, будут на ночь парой.
Любовь и ненависть, и счастье, и печаль
В той жизни, что мы быстро проживаем –
Мы в этом ритме далеко не смотрим вдаль!..
И иногда все ж кое-что читаем…
Не может просто весь народ забыть о нем.
Он был значительной фигурой.
Он вызывал любовь, а у кого-то гнев…
Был с юмором, из рода гурий.
Не в осужденье, может быть, за все ему
В уме родились эти строки.
История нам объясняет – почему
Он стал в правлении жестокий.
Но надо знать, когда он только начинал
Он с Лениным был не согласен.
На социализм всемирный вождь уповал.
Для Сталина он был мечтатель.
Искал вначале с людьми он компромиссы,
Он даже против был расстрелов.
Тех лет архивы развенчивают мифы,
И домыслы все устарели.
Он сделать конституцию для всех хотел:
Альтернативный выбор людей.
Но кто у власти был сказали, чтоб не смел:
Они боялись его идей.
Кто делал революцию и был властью,
И дружно устроили террор,
И совершали это с такою страстью!..
И от народа скрыт их позор.
Вначале верил он в количество врагов.
Жалел потом, позволив тройки…
А те старались с разных берегов:
В своих рапортах были бойки.
В годах тридцатых он погибнуть даже мог:
Два раза были покушенья.
Врагов-троцкистов было множество, как блох:
Он в их глазах и был мишенью.
От этого у Сталина явилась злость,
Его на них чесались руки.
И стал карать врагов он: ленинскую кость,
А перестарались все же други.
[1]Убийство Кирова его расстроило,
Теперь не верил он никому.
В нем только партии он видел воина,
За друга вел пять судов от смут.
Он чистку в армии провел перед войной,
Сняв головы у троцкистских групп.
Борьбу возглавил во всем: в быте, с «левизной»…
Как мог, во всем прославлял он труд.
Он года первого войны признал вину,
В победе – главную роль русских.
Четыре года ждали мы эту весну,
И были люди и в кутузках.
Его заслуги и ошибки говорят:
Неординарный был человек!
Страну оставил мощной, а его клеймят.
Как мысли уходят в его век.
Как хорошо всегда лишь вспоминать
В душе плохие времена опять,
Когда сейчас ты знаешь, – не случиться это.
Но в нашем будущем, боюсь, что нет ответа…
Давайте ж мы исследуем хотя бы год 52-ой
Мы в клети Сталинского времени –
Обычный беспросветный, как и любой другой,
В совке пропагандистской темени.
Ходила девочка в десятый класс
И почему-то теряла волосы свои.
С косами – правила времен в том бытии,
Что были приняты для школьных масс.
И в ситуации такой подстриглась в «жатку»
И, постучав, вошла несмело в класс.
Учитель посчитала, это – блажь;
Узнав, директорша будто тряслась в припадке.
И повелела позвать смутьянку
И, строго девочке в глаза глядя, спросила:
– С каноном шутишь ты, вольтерьянка?
Загонишь ты нас всех в могилу!
Скажи, Эсфирь, – ведь так тебя зовут! –
Откуда родом ты с фамилией «Игельник»?
Ответь мне: соблюдаешь ты кашрут?
Быть может, ты уж всегда должна носить парик?
Ответь мне: почему постриглась ты?
– Я волосы теряла! Прошу простить меня!..
– А может, жениха твоей мечты
Тебе уж мама подыскала, – не рано ли?
Что можешь ты на это мне сказать?
Тебя обсудим мы на нашем педсовете!
Неужто важна тебе эта прядь?
И почему ты не такая, как все дети!
Подумай – на каком стоишь пути?
И помни, дорогая, все, что я сказала!
Ты хочешь дух другой страны внести,
Ты виновата – довела все до скандала.
Вернулась девочка сразу на занятия,
В надежде, что все грозное прошло.
Но здесь ее ждало придирок зло:
«Училки» действий, девчонки неприятие…
Она не знала, что директорша сказала,
Но в глубине души бессовестно мечтала
Девчонку эту как-то оскорбить,
Чтоб было ей совсем не сладко жить.
А на девчонке волосы вились…
– Ты может с бигуди прическу уложила?
Пойди-ка, волосы смочи! Молись,
Чтоб я не рассердилась! Это ты мудрила?
Она вернулась в класс и голову склонила.
Учительница посмотрела и спросила:
– Ты клала бигуди? Нет? Врешь! Клянись!
А волосы ее чрез час вились.
Вот в школе прозвенел уже звонок,
Закончился ужасный тот урок.
И девочки гурьбой домой бегом помчались,
Не посмеялись с ней, не просто попрощались.
То было в средней полосе зимой.
С расстройства девочка пошла домой,
Кружа в густом снегу путем совсем не близким…
И мир ей показался мерзким, злобным, низким.
И от обид на эту зануду
В сугроб зарылась, поймав простуду.
Родители нашли ее не поленились
И над ее здоровьем крепко потрудились.
Такого рода разных гнусных издевательств,
Когда режим сатрапа глянцевел,
Учительниц-антисемиток измывательств –
Девчонок юных в школах был удел.
