13 Сегодня Осень в свадебном наряде, на ней багрец и золото горит, яснее утра Зарево ланит, и глубина бездонная во взгляде. Но не к лицу ручьящейся наяде убор столь пышный и степенный вид — звенит волшебный голос и струит лучей прозрачных огненные пряди. О Лореляй! О призрак на пути пловца! Пока не поздно – отпусти, останови зловещее мгновенье!.. последние усилья соберу и – обогну тот камень преткновенья; а завтра, может статься, я умру. 14 А завтра, может статься, я умру. не то чтоб мнилось смерти приближенье, но где-то же настигнет на миру последнее души преображенье. Одолевая времени круженье, мы все гостили на хмельном пиру созвездий, – но ни кисти, ни перу не превозмочь земное притяженье. Пусть так! Но живы ветры на земле, и не уснут костры в сырой золе, но вечно будут жечь своим сияньем; И Музыки Стихия не умрет, покуда над землей – из года в год — горит Октябрь любви воспоминаньем. Магистраль Горит Октябрь любви воспоминаньем В тумане дней и шорохе ночей, И чистый Голос, явственно Ничей — Манит меня последним упованьем. Я именем Тебя или названьем Запечатлею в памяти моей — Ни высший суд, ни суд моих друзей Заведомо не освятит признаньем. Но что мне в том, простишь ты или нет Огонь, летящий через бездны лет, Сжигающий и листья, и тетради? Я разложу костер мой на ветру: Сегодня Осень в свадебном наряде, А завтра, может статься, я умру. Еще… Дай дани дали в длани отворенной! Исторгни сути, Нежно Озаренной, Восторженное пламя новизны! Еще? Распеву Царственных Успений Воскресен ход: СПАСИ! Еще? Х р а н и. Полярный пирс …Как бухта? Постепенно застывает? Иль до сих пор там слышен трапа скрип, когда корабль извергает трюмом на свежий воздух тени бывших жизней? А может быть, затихло все в природе, и Магадана нет уже во мгле… и вихрь сдул и бухту, и дома… и все, что было, растворилось в Лете… – а впрочем, все – слова, слова, слова… Виктор Павленков, г. Бостон, из письма Четвертый день стоит моя погода у моря без движенья… Светит ярко, слепит глаза, макушку напекает и шепчет: «Лето, лето разгорелось, ты слышишь? — Слышу. – Видишь? – Вижу: лето…» — но куртки не снимаю. Жалко. Лень. На бугорке у школы номер три трава зеленая пробилась возле серой, пожухлой, прошлогодней… И отворились худенькие глазки всех прошлых лет — желтеют молчаливо, мерцают неизбывно… Меж их ресниц снуют и копошатся плеяды мух и мошек, совершая телодвижения и перелеты… Плешивый пес нагаевский [1] приплелся и сипло задышал незлобной пастью, блестя на солнце влажными очами, – нюхнул траву – и дальше затрусил вдоль улицы, покато льнущей к морю. У моря утром выводок школярский художников: воткнули табуретки в песок, еще упругий по отливу, и зябликами зяблыми расселись, сгруппировались: нюхают волну. Медуз останки в чешуе медовой морской капусты, брошенной на берег холодной кистью утренней волны… В лучах от снега сопки марчеканской* — лилово-изумрудным переливом, янтарно-леденцовым мокрым блеском — на трапезу открытия сезона — влечет и мириады первозданных июньских мух, и взор освобожденный художника тюрьмы… – Какой тюрьмы? – Излюбленной, мой друг. Я и Наташа
1 – Если бы я была такая сильная, как буря, я могла бы работать метелицей… Наташа Год старый провожая за порог, встречаю новый, с грустью затаенной: зачем такой? – колючий и зеленый — на перекрестке улиц и тревог… Все вновь, как прежде – каждый бугорок для детских ног вершина и отрада, а перелив хрустальный снегопада — как эхо дальних пушкинских дорог… О праздник долга! Я опять не скрою, что где-то буря мглою небо кроет… от детской веры крепче и сильней, оберегая всех времен единство, из года в год труднее и больней любовь к живым растет, как материнство. 2 – Чем пахнет одуванчик? – Черноглазым лицом. Наташа Давным-давно, десятки лет назад твой дед, закинув ногу на колено, катал меня, как будто на качелях, и сам, казалось, был не меньше рад. Отца я помню рослым и веселым, и с этого бы мне начать рассказ. Бутугычаг… – заброшенный поселок, закрытый рудник, – травы в первый раз… Но новым детством все открыто вновь, и все подвластно беглому названью: отец мой! черноглазая любовь! хотя давно… давно уже за гранью. Отца я помню. Памяти отца — как будто животворное продленье — мое дитя, в котором от рожденья бушует явь – от прошлого Лица. вернутьсяНагаево и Марчекан – предместья Магадана. |
