— Семьсот золотых? — Дмитрий был ошарашен названной цифрой. Еще месяц назад он получал у Балдуина пять серебряных марок в месяц, и считал, что для такого, как он, наемника это предел мечтаний.
— Семьсот тридцать, нет семьсот сорок, точно семьсот сорок! — после небольшой заминки поправился Ставрос, — так мне господин Кастелян сказал, — похоже, что растерянность Дмитрия он истолковал по-своему, — лен небольшой и небогатый, целиком с вами согласен, сир, но зато один из самых спокойных — как бы оправдываясь за свое бывшее хозяйство, пропищал Ставрос, — но теперь, после героической, не побоюсь этого слова, гибели нашего дорогого сеньора, там вовсю командует местный священник, отец Дионисос (да упекут его снова в монастырь, подальше от вашего лена), который оклеветал меня перед самим герцогом, обвинив в растрате — вот доходы и упали в три раза. Наш кастелян как узнал, что новый рыцарь пожалован Вази, сразу же меня к вам и отправил — ведь часть доходов вы отдаете, согласно вассальной присяге, герцогу.
Ставрос доверительно приблизился к Дмитрию, оглянулся на дверь, и продолжил, предполагая, что его писк будет воспринят как шепот, — этот Дионисос, да покарает его род господь наш справедливый, всемогущий — первый мздоимец на три дня пути окрест. Это он меня оболгал, и злословия всякие распространял, лишь бы верного управителя со свету изжить и доходы славного рыцаря де Меро, тьфу, то есть уже ваши, сир, присвоить, и его высочество герцога по миру пустить…
Дмитрий отчетливо понял, что если этот писклявый толстяк немедленно не замолчит, то он не удержится и отвесит ему оплеуху. Он собрал волю в кулак, и решительно пресек все непрекращающиеся излияния.
— Ладно, Ставрос, время позднее, отправляйся-ка ты пока спать. Утром все решим.
Дмитрий понимал, что коротышка прав, и он нужен свежеиспеченному сеньору, как никто другой, но не хотел показывать, что его можно легко в чем-то убедить.
Толстяк, продолжая рассыпаться в заверениях и извинениях, и все пытаясь что-то объяснить и доказать, а также через каждые два слова извергая проклятия в адрес неведомого Дионисоса, был, наконец, выпровожен за дверь.
Похоже, этот живчик сметлив и расторопен, и главное — готов на все, лишь бы вернуть себе вожделенную должность. Но шальная мысль, приказать ему найти девушку на ночь, была после некоторых раздумий отметена. Неизвестно какие нравы царят при дворе, и как отнесется к этому герцог, который, судя по всему, знает даже о том, что творят по ночам мыши в его обширных подвалах. Хотя внизу веселье шло полным ходом. Он различал нетрезвые голоса наемников — бургундцев, в которые вплетался глупый женский смех.
Решив все же, что на сегодня с него вполне достаточно приключений, Дмитрий, наконец-то, впервые за много дней улегся спать раздетым, в мягкой, чистой постели.
Стоило ли удивляться тому, что следующее утро началось с появления в комнате Ставроса, который прибыл, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и узнать, чего желает с утра пораньше господин. Господин припомнил сказку, которую еще в Киеве рассказывала ему бабушка, и чтобы поскорее отделаться от навязчивого посетителя, а заодно испытать его способности, отправил его, подобно Ивану — княжьему сыну, «туда, не знаю куда», то есть попросил его устроить утреннее омовение. Поразмышляв с минуту, Ставрос посветлел лицом, и не говоря ни слова, что уже внушало некоторые подозрения, испарился.
Худшие опасения Дмитрия оправдались очень быстро. Почти сразу же после исчезновения толстячка во дворе началась непонятная суета, сопровождаемая его пронзительными писками. В считанные минуты весь двор был оповещен о том, что: «Его сиятельство, сир рыцарь Деметриус Солари, шевалье де Вази, мой новый господин, при особе которого я управляющим состою, ванну милостиво принять соизволил» — а Дмитрий, подивившись по ходу дела, как точно и со знанием дела титулует его проныра, стократно пожалел о своей просьбе.
Через четверть часа слуги с криками разбегались от коротышки, который метался по двору со сноровкой молодого поросенка, вознамериваясь их руками исполнить пожелание господина. Ставрос скрылся за стеной сарая, но его пронзительный голос доносился и оттуда. Судя по всему, у него началась битва не на жизнь, а на смерть с дворовыми прачками. Не прошло и получаса, как вся прислуга дворца была задействована на помывку некоего господина, который, по словам Ставроса, если вовремя не получит того что требует, способен изрубить в капусту целую деревню… Дмитрий, чуть не кипящий от стыда и возмущения, уж было собрался выскочить на улицу, и самолично пресечь все это безобразие, как торжествующий Ставрос возвратился в сопровождении чуть не всей герцогской челяди, а также конюхов, поваров и прачек, не убоявшихся угроз толстяка. Любопытство явно взяло верх над страхом, и по всему было видно, что аристократические привычки заезжего сеньора при герцогском дворе были в диковинку.
Перед изумленным Дмитрием выросло большое бельевое корыто, и четыре ведра наполненных водой. Две пунцовые от собственной храбрости отроковицы из прислуги, изъявили горячее желание прислуживать господину во время столь куртуазной процедуры, а прочие, не решаясь войти, столпились в открытых дверях, стараясь не упустить ни одной детали предстоящего действа.
Дмитрий с ужасом себе представил, что бы произошло бы прошлой ночью, если бы он не сдержался, и обратился к Став-росу с деликатным поручением. Он рявкнул на дворню, которую при первых же его словах как ветром сдуло, заставил коротышку закрыть дверь на засов, и, оставшись с ним в комнате один на один, устроил новому слуге выволочку, подобную тем, какие его константинопольский товарищ Тамош мастерски проводил с нерадивыми копейщиками из подчиненного наряда.
Ставрос, судя по всему, не особенно расстроился по поводу явленных господином ораторских способностей. На протяжении всей тирады он ни разу не вставил ни словечка, изображая новопреставленного мученика. Втянув голову в плечи, он лишь периодически переминался с ноги на ногу, да закатывал глаза. Видимо, некоторые, особо удачные обороты Дмитрия смущали его еврейские корни, другие, расстраивали христианские.
Дмитрий быстро выдохся и несмотря ни на что, желая довести затею до конца, распорядился вернуть в комнату добровольных помощниц. И пока они, хихикая от смущения, по очереди поливали ему из кувшинов, Ставрос, с неподдельной искренностью прожженного плута, пытался изобразить раскаяние. Тяжкими вздохами он обозначил осознание всей тяжести своего проступка, и набрал в легкие побольше воздуху, чтобы коротенько, за часок-полтора повиниться перед господином, и объяснить, что вся поднятая им суматоха вызвана тем, что он хотел как можно лучше ему услужить.
Но самосожжению Ставроса, к огромному облегчению Дмитрия, который умылся и обтерся за неимением полотенца чистой простыней, помешал герцогский слуга, который робко заглянул в комнату, и пригласил его от имени господина к столу.
Надо ли говорить, что предметом всеобщего обсуждения за завтраком стало утреннее событие. Особую пикантность ситуации придавало услышанное слугами во дворе заявление Ставроса о неком исключительном значении, которое придавал его новый господин водным процедурам.
Герцог отпускал по поводу сомнительных пристрастий своего нового вассала грубые солдатские шутки, де Фо дипломатично молчал, и только Анна горячо встала на защиту Дмитрия, рассказывая о том, что даже не еженедельные, а ежедневные омовения были обычным делом у эллинов, перед культурой которых она преклонялась.
Несколько дней, проведенных при дворе герцога, до отъезда в Вази, были наполнены множеством событий. После обстоятельного разговора с кастеляном и долгих колебаний, Ставрос, который ни на шаг не отставал от своего нового хозяина, являя ему все новые чудеса расторопности и невероятной услужливости, был в конце концов утвержден Дмитрием в должности управляющего. Наблюдая за тем, как толстячок, облеченный властью, преображается прямо на глазах, Дмитрий, с некоторым сочувствием думал о неведомом Дионисосе, на голову которого в скором времени должен был обрушиться этот изобретательный плут, видимо измысливший не менее дюжины казней египетских своему обидчику. Кроме казней, со всей определенностью можно было предугадать существенные материальные убытки бедняги Дионисоса. О прочих ожидающих его неприятностях можно было конечно поинтересоваться у самого Ставроса, но Дмитрию в эти подробности вдаваться не хотелось.
