Прочие участники судилища промолчали, и Виллардуэн, выдержав многозначительную паузу, подытожил:

— Таким образом, мы хоть и признаем шевалье виновным в нарушении правил турнира и преднамеренном убийстве благородного сеньора, но, учитывая ту доблесть, которую он проявил во многих сражениях, оставляем за ним все его титулы и звания, а также его имущество, и приговариваем его к смерти через усекновение головы мечом. Приговор будет немедленно приведен в исполнение.

Толпа загудела. Видимо, жители Андравиды предполагали все что угодно, но только не смертную казнь.

Дмитрий, повернув голову направо, увидал стоящую в первых рядах Анну, которая нервно теребила в руках большой платок из полупрозрачного газа. Именно его, по древнему обычаю, она и должна, была, по замыслу де Фо накинуть Дмитрию на голову, объявляя, что берет его в мужья.

Но при появлении дюжего молодца с тяжелым мечом, более похожим на орудие мясника, чем на боевое оружие, в его сердце зародилось недоброе предчувствие. «Нет уж — подумал про себя Дмитрий — тут на слово, которое дал князь мессиру, полагаться нельзя. Я, конечно, вполне доверяю де Фо, и ценю его влиятельность, но лучше, чтобы князь мстил ему, да и мне, живому за нарушение договоренности, чем наоборот. Сделаю-ка я так, как мне внутренний голос подсказывает, ибо каждый в этой войне должен быть со своим оружием — политики — с пером и чернильницей, а воины — с мечом и щитом».

Он, неожиданно для всех сделал шаг вперед и, глядя прямо в глаза князю, произнес:

— Требую слова!

— Говори — только и смог ответить оторопевший князь Гийом.

— Я хочу сказать, господа бароны, и ваше высочество, — громким голосом, чтобы его было слышно даже в самых дальних уголках площади, начал он свою речь, — что шлемы потеряли мы оба — я и несчастный шевалье де Ту. Даю слово рыцаря, что причиной того, что я не успел отвести копье, был не злой умысел, и не досадная небрежность, а ошеломление и недостаток времени. Родовое имя Солярев, — он произнес его нарочито грубо, на славянский манер, — носили мои дед и отец в городе Киеве, и я никогда не настаивал на том, что имею родственные связи с достославным миланским домом. В рыцари я был принят по закону, и по закону Мореи получил рыцарский лен. Я сражался под знаменем князя в последней войне, и никто из тех, кто воевал рядом со мной, не заподозрит меня в трусости и бесчестии. Поэтому я, пользуясь своим правом, требую божьего суда! И да отметет судебный поединок все предъявленные мне сегодня обвинения!

Божий суд! Божий суд! — стала выкрикивать толпа. Потрясенные бароны съехались к креслу Виллардуэна, и начали совещаться. При этом то один, то другой на кивки князя отрицательно мотал головой. Слава о воинском умении Дмитрия давно ходила по Морее, поэтому рисковать, и драться с ним, даже после двухнедельного его сидения в темнице, не хотел никто.

В конце концов, Виллардуэн принял решение, и огласил его народу.

— Мы признаем справедливым и законным требование о божьем суде. Защитником обвиняемого будет он сам, как благородный рыцарь, способный держать оружие. Защитником от обвинителя назначается барон Жоффруа де Каритен. Поединок состоится здесь и сейчас. Соперники будут сражаться пешими на мечах, без доспехов, до первой крови, пролитой на землю. Если победит обвиняемый, то он будет полностью оправдан. Если же он проиграет, то будет немедленно казнен, и этому, как изъявлению божьей воли, ничто не сможет воспрепятствовать. При последних словах князя, находящийся в первых рядах де Фо нахмурился, а Анна побледнела и уронила платок на землю.

Барон де Каритен соскочил с коня, и вытянув из ножен меч, стал, разминаясь, размахивать им в воздухе.

«Апулийская школа — походя отметил, глядя на его выпады и удары Дмитрий, оглядываясь в поисках того, кто даст ему оружие — да еще и не особо чистая. Князь не лыком шит, и все правильно рассчитал. Он думает, что я после темницы ослаб и прозеваю пару ударов. Ну что ж, посмотрим».

Пробиваясь через плотные ряды зевак, к нему пробрался Тамош, и протянул боевой меч Дмитрия. Более ему ничего не было нужно, так как единственное, чего он опасался, что и теперь коварный князь успеет организовать какую-нибудь каверзу. По команде одного из судей он и Жоффруа встали в боевую позицию.

По взмаху руки князя соперники сошлись. Де Каритен, красуясь перед толпой, попытался начать фехтовать, в надежде улучить момент и использовать один из своих многочисленных финтов, которые и составили ему славу отменного фехтовальщика.

В отличие от барона, Дмитрий вышел не на ристалище, а на суд божий. Одним мощным ударом он отбил меч противника, и в следующий момент, легко изменив траекторию движения отлично сбалансированного клинка, рубанул ошеломленного барона по ноге. Алая кровь обагрила пыльную площадь, а потрясенный барон, вскрикнув, как раненый заяц, рухнул на землю.

Исход молниеносного поединка если и разочаровал толпу, то никак не менял сути — раненный барон лежал на глазах владетельных сеньоров и простолюдинов, а из раны на ноге вовсю хлестала на землю кровь.

Дмитрий, отвесив в сторону князя и баронов легкий поклон, стоял рядом с поверженным противником, всем своим видом показывая, что божий суд свершился, и что он готов, если в этом возникнет необходимость, сражаться с кем угодно во имя правды и своего доброго имени.

На площади воцарилась гробовая тишина, которую нарушали лишь галочьи крики. Вдруг из толпы донесся до боли знакомый писклявый голос, в котором звенели нотки гордого самодовольства: «Именно вот так, дядюшка, Хаим, мой доблестный господин врагов под Велигости и Фемиламеной повергал, пока некоторые благородные бароны, по неапольским альковам с тамошними вертихвостками воевали».

Площадь взорвалась от смеха, и даже строгие судьи-бароны с огромным трудом сдерживались, чтобы сдержать улыбку. Из всех присутствовавших не улыбались лишь Виллардуэн, и де Фо.

Князь, с перекошенным от злости лицом, торжественно провозгласил:

— Божий суд свершился!

Все перекрестились, толпа разразилась приветственными криками, Дмитрий подошел к Анне и преклонив колено смиренно обратился к своей возлюбленной: «Баронесса! Смиренно прошу вашей руки!»

После этих слов на площади началось столпотворение. Простолюдины прорвали цепь стражников и, облепив Дмитрия, изъявили бурное желание нести его на руках. Часть стражи кинулась к поверженному барону, а остальные прикрывали ретираду князя, которого вследствие последних потрясений коварная подагра прихватила настолько сильно, что он не смог передвигаться без посторонней помощи.

Не сдвинувшийся со своего места де Фо задумчиво качал головой. Трудно было сказать, чего больше было в его взгляде — удивления, осуждения или восхищения.

Присутствовавший тут же герцог де ла Рош дал несколько отрывистых команд, и его охрана вежливо, но твердо вызволила Дмитрия из рук ликующей толпы. Через несколько минут афинцы вскочили в седла, и широкой рысью двинулись в направлении резиденции герцога.

— Если вы не убьете меня сразу же по возвращении в Фивы, — тяжело дыша, обратился Дмитрий к своему сюзерену, — то позвольте нам с Анной сыграть свадьбу хотя бы после осеннего сбора урожая.

— Нет уж, — громыхнул в ответ герцог, — свадьба состоится в ближайшее воскресенье, ибо я и предполагать боюсь, в какую еще историю ты влипнешь, если будешь оставаться холостым.

Компаньоны вернулись в Эдирне и сняли там небольшой уютный домик. По мнению Сергей-Вована и Франческо, с найденным раритетом не стоило возиться в приграничной зоне.

Готовясь вскрывать сверток, Дима про себя усмехнулся. «Истинной реликвии» предстояло вновь явить себя миру в древнем Андрианополе, который с античных времен был сначала пограничным городом Римской, затем Византийской империи, а позже, с пятнадцатого века, европейской границей мусульманского и христианского мира.

Дима устроился поудобнее за столом и с соблюдением всех мер предосторожности начал разрезать скальпелем тяжелый просмоленный сверток. Разрезав холстину, он обнаружил, что сверху лежит пергаментная рукопись, которая отлично сохранилась и не требовала никакой реставрации. Дима не удержался, и осторожно начал переворачивать верхние листы. Это был написанный по-старогречески текст, озаглавленный «Диметриада». Дима, желая поскорее добраться до основного сокровища, достал из холстины следующую бандероль. Она также оказалась рукописью, на сей раз написанной по-латыни.