Возвращаясь в покои, где ждала его Анна, Дмитрий увидел как дверь спальни, которую занимал Тенгиз, медленно отворяется. Он спрятался в нише, и проследил, как оттуда выскальзывает, зябко кутаясь покрывалом, растрепанная Мелиса.

Анна не спала.

— Милый, оставь заботы на сегодня, — сказала она, опершись на локоть и проводя рукой ему по лицу, — все торжества и политесы закончились, твои рыцари — преданные слуги и отличные солдаты. Они позаботятся о том, чтобы ничего не случилось. Забудь про караульное уложение.

С этими словами она отбросила шелковое одеяло. Белоснежное тело в лучах восходящего солнца выглядело, слово мраморная статуя. Дмитрий покрыл ее поцелуями и избавился от одежды.

— У тебя появились седые волоски, и морщинки в уголках глаз. А ведь их не было, когда мы с тобой встретились впервые — успела прошептать девушка до того, как они вновь слились в единое целое, забыв обо всем, что их беспокоило за стенами спальни.

После свадебных торжеств жизнь в замке понемногу вошла в привычную колею. Дмитрий с рыцарями занимался военной подготовкой, Анна приводила в порядок мусеум, завершила «Хроники герцогства Афинского» и принялась за «Диметриаду». Ставрос, отчаянно ругаясь со всем белым светом, хитря и плутуя, неуклонно увеличивал доходы лена, при этом ухитряясь не разорять крестьян, благосостояние которых начало расти.

Но вот наступил день, которого Дмитрий ждал с затаенной грустью. Тенгиз, с которым они крепко сдружились за год его вынужденного пребывания в Вази, наконец-то возвращался домой. Для мусульманина Тенгиза сухопутное путешествие по Пелопонессу было небезопасным, поэтому при содействии Ставроса, который сдружился в конце концов с мамелюком, и даже стал его постоянным партнером по игре в шахматы, была нанята небольшая галера, которая должна была доставить его на Крит, а с Крита на Кипр, в генуэзский город Фамагуста. Оттуда его путь лежал на Александрию и Каир. С ним вместе уезжала вдова бывшего капитана и оруженосца Бове, бывшая камеристка Анны, Мелиса.

Их с Тенгизом любовные отношения давно не были ни для кого секретом. Вместе они составляли на удивление прекрасную пару, и, несмотря на то, что Тенгиз исповедовал ислам, все, кроме, пожалуй, ее управляющего, радовались тому, что она решила последовать за своим возлюбленным в далекий Египет.

Мелису перспектива оказаться в сарацинском гареме нисколько не пугала. По тому, как она по-хозяйски вела себя с Тенгизом, который давно боялся и слово сказать ей поперек, было ясно, кто окажется в Каирском дворце любимой и самой главной женой.

Пока Анна и Мелиса, ожидая погрузки вещей, плакали в обнимку, на деревянной пристани, весело цокая копытами, появился ослик, запряженный в двуколку. Повозка была сплошь уставлена запечатанными смолой масляными амфорами с эмблемой Дмитрия — солнечным колесом. Ослика вел под уздцы крестьянский мальчик, а над вихляющимся на ходу сооружением, возвышался напыжившийся Ставрос. Он, по своему обыкновению, ухитрялся одновременно пискляво огрызаться направо и налево, погонять оливковой веткой осла и мальчишку, и ей же отгонять мух.

— Господин Тенгиз! — толстячок, не дожидаясь, пока ослик соизволит остановиться, неуклюже соскочил с двуколки, и подбежал к прощающимся, — ну, слава Аллаху всемилостивому и милосердному, успел! Эти крестьяне из Вази, что на маслобойке работают, да съест их Шайтан, так долго запечатывали масло, что я уж боялся, что не успею до вашего отплытия. Это первый отжим и лучшая очистка, господин Тенгиз и госпожа Мелиса, с тех самых деревьев, о которых молва по всей Греции идет! Будете там, в чужих краях, кушанья заправлять, да нас вспоминать, может, и Ставроса добрым словечком удостоите. Тут, ежели ни с кем не делиться, на несколько лет хватит. Один евр… то есть, тьфу, что я говорю такое, один почтенный негоциант из Болоньи, мой добрый друг, рассказал по секрету, что именно это наше маслице закупает у него римская курия для изготовления святого миро, которым пользуется для помазания христианнейших монархов сам римский Апостолик, — при этих словах брови Дмитрия и Тенгиза одновременно поползли вверх, а Ставрос, поняв, что сболтнул лишнего, попробовал улизнуть под видом того, что без его участия погрузка драгоценного масла, да и прочего багажа, обречена на провал.

Тем не менее, он был удостоен дружеского шлепка по спине от Тенгиза, который был поражен неслыханной щедростью, явленной этим редкостным пройдохой и скупердяем.

— Да уж, — ехидно пробормотал Дмитрий так, чтобы его слышала только Анна, — я думаю, что если бы Тенгиз не забирал Мелису в Каир, и ее лен не переходил под мою руку, наш управляющий не был бы так щедр. Роща, о которой он говорил, лежит как раз на границе наших земель, и испокон веку была предметом спора между владельцами. Так что он ухитрился подарить им их собственное масло!

В конце концов, прощание завершилось, и Тенгиз с Мелисой взошли на борт. Под громкое сопение расчувствовавшегося более всех остальных Ставроса матросы втянули внутрь сходни и отдали швартовы. Полоса воды между пристанью и бортом начала расти, гребцы выдвинули весла, и под первый удар задающего ритм большого барабана, разом опустили их в воду. Вскоре галера скрылась за зелеными холмами острова Негропонте.

Шамарин, чертыхаясь, покинул пассажирский салон «Боинга», везущего челноков из Салоник, и, размахивая направо и налево удостоверением, с надписью на обложке «Верховна Рада Украины», ринулся в грузовую зону получать свой невеселый багаж.

Изуродованные в автокатастрофе тела археологов, которые ему пришлось опознавать в греческом морге, через неделю после аварии в горах, куда их непонятно каким ветром занесло, возвращались на родину.

Согласно распоряжению шефа, тела несчастных должны были быть отпеты в небольшой часовне на территории Лавры, а затем отданы родственникам для захоронения там, где они этого пожелают. При этом Наместник сделал широкий жест и заверил семьи пострадавших, что Киево-Печерская Лавра берет на себя все хлопоты по доставке к месту погребения.

Выместив злобу на водителях двух нанятых автобусов, Шамарин погрузился в «Ягуар», который оставил перед отъездом на правительственной стоянке, и, поглядывая на часы, ринулся в сторону центра, чтобы до начала церемонии успеть переговорить с Наместником, и поделиться с ним своими соображениями.

Он успел лишь ступить на порог кабинета, как Наместник, который отвечал на какой-то звонок, приложил палец к губам и нажал на клавишу громкой связи.

— Господин архиерей? — раздался в динамике незнакомый голос. Его обладатель выговаривал слова по-русски медленно и с сильным акцентом. Это был определенно иностранец, отметил Шамарин, так как по «официальному» званию здесь к Наместнику не обращался никто, — с вами будет разговаривать господин Рене Синклер. Я его буду переводить. Речь пойдет про Турин и Салоники.

Стараясь не производить ни малейшего шума, Шамарин медленно опустился на ближайший стул, и превратился в слух.

Солнце не успело подняться над бесконечными рядами виноградных лоз, которые окружали богатую бургундскую деревню, как в церкви тамплиерской прецептории зазвонил колокол. Это означало, что наступила суббота, и пора собираться на ярмарку.

Якоб прикрикнул на жену, чтобы не мешкала с завтраком, урезонил младших детишек, затеявших в доме игру в прятки, и велел достать из сундука свой лучший наряд. Ведь он был не простым вилланом, а вольным и зажиточным крестьянином, который добился для себя и своих потомков столь желанного крепостного права.

Конечно, привилегия укрываться в крепости их господина, барона де Боне, вместе с семьей и двумя телегами скарба, в случае опасности или войны, обходилась недешево. Но зато теперь, когда в замковую книгу было внесено его имя и прозвище, вместе с количеством свиных туш, которые он был обязан ежегодно поставлять в замок, Якоб Весельчак мог чувствовать себя вполне спокойно.