Потом мы легли, и она сказала мне, что я засну и увижу вещий сон, в котором мы взлетим с горизонта 3020 метров на согретую солнцем землю.

– Мне совсем не хочется спать! Мне хочется тебя! – попытался я перевалится на девушку (я лежал на спине, а она – на мне).

– Нет, сейчас ты заснешь... – гипнотическим голосом проговорила Анастасия. И положила меж моих бровей алмаз, неизвестно откуда взявшийся в ее руке.

Скосив глаза, я вытаращился в него, сияющего розовым огнем. И он затянул меня, в конец завороженного, затянул в свое пламенное чрево, затянул вместе с лежавшей на мне Анастасией, затянул, чтобы выпустить на волю, под мягкое вечернее солнце.

...Мы шли, взявшись за руки, вниз по склону. Она рассказывала, как горячо и преданно любит меня. Я шел и внимательно слушал, время от времени, озаряясь счастливой улыбкой. Закончив говорить, Анастасия жарко поцеловала меня в губы, потом повела куда-то в сторону. Минут через пять мы стояли с ней на каменистой плоскотине, стояли среди пожухлой травы и смотрели в какую-то яму, яму полную тайного смысла....

"Яма... – задумался я, разглядывая камни, лежавшие на ее дне. – Яма... Это – символ... Символ чего? Символ смерти? Могила!!?" А Синичкина сказала, чмокнув меня в щечку:

– Это символ нашего освобождения... Вспомни...

И тут в голове моей возник свет, и я вспомнил все об этой яме, открывавшейся недалеко от устья пятой штольни. Завалившаяся, площадью чуть больше трех квадратных метров и глубиной где-то по пояс или чуть глубже, она была предметом жарких профессиональных споров.

Геологи, занимавшиеся съемкой Кумархского рудного поля, и я в их числе, никак не могли определенно решить, что собственно она из себя представляет. Одни, я, например, считали, ее провалом над окислившейся сульфидной линзой, другие – просто медвежьей берлогой, третьи – древняком, то есть выработкой, пройденной в незапамятные времена древними рудокопами. Позже мы пробили в яме двухметровой глубины шурф, но он не вышел из рыхлых четвертичных отложений.

Сон слетел с меня испуганной вороной. Слетел после того, как Анастасия столкнула ногой в яму камешек и глубокомысленно спросила:

– А тебе не кажется, что эта яма, располагается как раз над нашей трубкой с алмазами?

Распахнув глаза, я увидел Синичкину, мирно спавшую под теплым атласным одеялом. И до мельчайших подробностей вспомнил только что приснившийся сон.

"Мистика, – подумал я затем, недоуменно качая головой, – ведь эта яма действительно располагается приблизительно над алмазной рассечкой... Так, давай-ка вспоминать... Алмазная рассечка – находится на высоте 3020 метров над уровнем моря. Та яма... та яма... на какой же она высоте? Так, если пройти от нее по горизонтали по направлению к устью штольни... Так... иду, иду и вот, канава 6012, пустая, потом 341-я, тоже пустая, потом 127-я с хорошей турмалиновой жилой и сразу после нее врез дороги, ведущей ко второй штольне... От этого места по превышению до горизонта 3100, на котором пройдена вторая штольня, метров семьдесят. Значит, получается, что яма располагается на высоте 3040 метров и, следовательно, от нее до нашего подземелья метров двадцать. Если древние алмазоискатели выпотрошили трубку метров на пятнадцать, – это обычная глубина древняка, – то значит, нам надо пробиться вверх всего метров на пять, даже на три, учитывая двухметровую высоту рассечки... Три метра по некрепким кимберлитам, это как в носу поковыряться..."

Последнюю фразу я намеренно произнес вслух, и Синичкина проснулась.

– Что, придумал, как выбраться? – спросила она, вся свеженькая, не заспанная.

– Похоже... – ответил я.

– Как? – вскочила на четвереньки девушка.

– Скажи тебе, так ты прямо сейчас убежишь, а я почему-то не тороплюсь отсюда.

– Ну, скажи... – начала ластиться.

– Скажи, скажи! Ты что не знаешь, как и после чего женщины у мужчин все выпытывают?

– Фу, противный! – фыркнула девушка, ткнув меня в грудь своей шелковой ручкой.

Свой вещий сон я рассказал ей только через час. Через пять минут после окончания рассказа Синичкина была одета и протягивала мне брюки. Через десять минут мы шли с ней в кают-компанию.

На общем собрании, посвященном организационным вопросам, было решено следующее:

1. Ввиду того, что дело предстоит весьма тяжелое, а двое мужчин (Веретенников и я) ранены или побиты, в прорыве на волю по мере сил и возможностей должен участвовать весь наличный состав пятой штольни, в том числе, жены Али-Бабая, а также Полковник с Баклажаном.

2. Добытые алмазы и пиропы должны делиться поровну (Али-Бабай равнодушно согласился не привлекать к дележке своих жен).

На привлечении к работам Полковника с Баклажаном настояли Веретенников с Кучкиным, мы же с Синичкиной были категорически против этого предложения. Неожиданно для меня исход голосования в пользу эксплуатации сектантов решил Али-Бабай (позже станет ясно, что сделал он это по настоянию одной из своих жен).

Пленники были немедленно приведены в чайхану и перед освобождением из кандалов поклялись, что не станут предпринимать против нас никаких враждебных действий.

По поводу дальнейшей судьбы трубки разгорелись споры. Синичкина настаивала на уничтожении прохода в штольню посредством подрыва древняка, но Али-Бабай был категорически против. Он заявил, что ни при каких обстоятельствах из своего подземного жилища не уйдет. Кучкин его поддержал – сказал, что местные жители после нашего ухода наверняка захотят посмотреть, что осталось от складов подземного араба. И никто и ничто их не остановит – разберут в два дня завал на устье и, в конце концов, доберутся по нашим следам до кимберлитовой трубки, а потом и до алмазов.

– И через месяц власти республики натравят на нас, расхитителей государственной собственности, Интерпол. Так что лучше оставить в штольне сторожа, которого панически боятся все окрестные жители, – подытожил Саша свое выступление.

После утверждения араба в должности начальника охраны подземной сокровищницы, мы поклялись навсегда "забыть", где оная располагается. В конце собрания Синичкина посоветовала добытые алмазы подолгу не рассматривать, а немедленно прятать, "хотя бы в вот эту косметичку".

– Понимаете, мне кажется, что эти алмазы обладают огромной магической силой, – сказала она, изображая сильное душевное волнение. – Мне Полковник рассказал о Михаиле Иосифовиче, ну, том человеке, который эту плутониевую бомбу на Поварской улице придумал. Он ведь был вполне нормальным человеком, пока алмазами этими не завладел... А Сом Никитин? Как только алмазы в бомбе увидел, так и лишиться рассудка! Если бы ты знал, как я с ним мучилась!

– Так я тоже видел и ничего, на крышу не жалуюсь. Воображение разве что будят.

– Так ты видел один, нет, два алмаза. Мне кажется, что у них есть какая-то критическая масса... Один алмаз – ничего, два – ничего, а три или четыре – все, конец, у человека в голове что-то необратимо психическое происходит. Недаром Михаил Иосифович именно бомбу придумал, ядерную бомбу, основанную на принципе превышения критической массы. Он, видимо, подспудно понял, что такой...

– Ладно, хватит, я уже весь трясусь от страха и фактически готов отказаться от своей доли, – прервал я девушку, поняв, что она просто желает, чтобы алмазы находились при ней. – А бомбу этот сумасшедший придумал потому как у него фамилия Бомштейн, мне Полковник говорил. Бом, понимаешь, по-английски бомба, а штейн по-немецки камень. Вот и весь секрет этой сказки.

Синичкина недовольно скривилась:

– Ты бы не паясничал, а подумал над моими словами...

Я предался размышлениям. В том, что от одного вида пары алмазов неописуемой красоты и безумной ценности любой человек может повести себя неадекватно, а от лицезрения дюжины их – некоторым образом помешаться, я не видел ничего странного. Странным мне казалось поведение Анастасии. С того самого момента, как мы покинули любовное гнездышко, я не мог избавиться от ощущения, что это именно она подсказала мне, как можно выбраться из нашей западни.