Как только "милый" кончил и, закрыв глаза, отвалился в сторону, дабы дать улечься переполнившему его счастью, Синичкина влила ему в рот чего-то приторного из маленького термоса. Чернов моментально стал ватным. Лицо его выражало готовность выполнить, все, что ему в данный момент прикажут.

– Сядь на пол в позе лотоса! – приказала девушка, счастливо улыбаясь ("Все получается! Ура!").

Чернов сел. Не человек – идол. Восковая фигура. Согбенный, он тупо смотрел себе под сложенные ноги. Синичкина чуть не захлопала в ладоши. Но удержалась. Дело – есть дело. И бросила на землю четыре алмаза. Четыре напитавшихся солнцем алмаза. Положила под глаза Чернова. Чернов вздрогнул и из воскового стал каменным. А Синичкина приблизила уста к его уху и страстно что-то зашептала. Она шептала и шептала, убеждала и очаровывала, ставила в тупик, объясняла и приказывала. Длилось это целую вечность – часа полтора.

Когда девушка перестала говорить, Чернова Евгения Евгеньевича не стало. Он, как духовное явление, улетел в заоблачные дали. В небо, к серебряным дырочкам. А его тело занял Баклажанов Иннокентий Александрович и этот Иннокентий Александрович был мотивирован выше крыши и хорошо знал, что надо делать. Выбросив изорванные во вчерашнем путешествии брюки, он покопался в рюкзаке у Синичкиной, нашел спортивные бриджи, натянул их без спроса, надел кроссовки, не попрощавшись, вылез из пещеры и резво побежал вниз.

Он знал, куда бежать, знал, что вон, за тем красивым заснеженным перевалам начинается тропа, которая приведет его к автомобильной дороге в Душанбе и, в конечном счете, к самолету в Москву.

Он шел, не отдыхая и не оглядываясь. Только раз остановился на несколько секунд: пересекая вброд реку Кумарх, увидел устремившуюся вниз по течению форель грамм на триста. "Здесь же никогда не было рыбы... – превратился он на миг в Черного. – Значит Кивелиди все же прилетал..."

Но Баклажан в человеке, стоящем посередине реки, оказался сильнее. Тряхнув головой, он вытряс из нее и форель, и Черного, и Кивелиди. Вытряс и устремился к перевалу.

Пробираясь по горным тропам, Иннокентий Александрович думал о своей бомбе. Время от времени он по привычке поводил рукой по правой стороне головы и, обнаружив ухо, всякий раз удивлялся. О бомбе он думал, естественно, головой Чернова и поэтому, мысль за мыслью понимал ее совершенно по-новому.

"Она – Бог!, – пришло ему в голову, как только он взобрался на перевал и неожиданно оказался в верхней части мироздания среди все познавших вершин. – Она – земной Бог! Она владеет миром, она реально существует своей мощью и потенцией! И какая простая в понимании! В жизни все великое – просто...

Ведь что такое Бог? Бог – это множитель в формуле со многими неизвестными, множитель, который все эти неизвестные легко превращает ни во что. Превращает, умножая на себя. Значит, Бог – это Великий Ноль, Великое Ничто, значит, он существует, не существуя, значит, он прост бесконечно.

И Бомба походит на Бога своей простотой. И вдобавок ее можно видеть, ее можно потрогать, с ней можно поговорить, ее можно, наконец, привести в действие. Своей мудростью она пронзает все живое и делает его более, гораздо более живым. Она может существовать тысячи лет, она не взорвется, пока человеческие жадность или тщеславие не коснутся ее. И, следовательно, Бомба есть еще и Совесть! Овеществленная совесть, совесть, которая может жить и которая может умереть. Она – моя совесть!"

Сделанное открытие окрылило Баклажана и он счастливый, все понявший, уселся на камень, за которым еще прятался больной насморком снежник. Уселся и понял, что сейчас он – то же самое, что и этот камень, обломок ордовикского сланца, образовавшегося полмиллиарда лет назад на глубине десяти или даже более километров.

Полмиллиарда лет в полной темноте его иссушали высокие температуры, полмиллиарда лет его выжимало огромное давление, но он дождался своего часа и тридцать миллионов лет назад начал свое неотвратимое движение к свету.

И вот уже целых десять тысяч лет он лежит под солнцем и, впитывая его мудрость, рассыпается от счастья, рассыпается, и песчинка за песчинкой вновь уходит под землю...

Уходит, потому что счастья, так же, как и жизни, не надо много, потому что испытав их, надо вновь уходить во тьму возрождения, уходить, чтобы миллиарды таких, как ты, людей или камней, увидели свет.

"Как все оказывается просто, – продолжал думать Баклажан, переведя взгляд на кумархские склоны, исполосованные шрамами разведочных канав и траншей, врезами штолен и серпантинами подъездных путей. – Человечество, сколько оно существует, создавало богов для защиты и успокоения страха смерти, оно создавало идолов, фетиши, обожествляло смертных в надежде, что они защитят его от превратностей жизни и потустороннего существования...

Но все эти идолы и фетиши создавались из глины и тлена или даже вовсе не из чего – из сознания тысячелетней давности. Из мифов и преданий. И создавались впустую, потому что идолы, фетиши и призрачные боги не мстят за надругательства. Они легко переносят оскорбления и насмешки как атеистов с иноверцами, так и просто негодяев. И людям, ничтожным в своей слабости, приходиться защищать своих "всесильных покровителей"...

А с Бомбой все будет по-другому – она интернациональна и любой человек, не верящий в нее, не уважающий ее, объективно станет врагом человечества, ибо неверие – это попытка ее уничтожения, то есть попытка уничтожения каждого члена общества.

Так же, как и атеисты Бомбы, будут восприниматься агрессивные и властолюбивые люди – ведь они могут попытаться воспользоваться мощью Бомбы либо в состоянии аффекта, либо в целях оказания политического давления.

Такой психологический климат сплотит людей всех национальностей, всех возрастов, всех психологических типов. Бомба сделает миропонимание простым. Каждый человек на планете будет ложиться спать и просыпаться с ее именем на устах, будет желать ей долгих лет. Существование Бомбы сделает каждую минуту осязаемой.

Да, конечно, со временем люди привыкнут к Ней, вернее к Ним – ведь Алмазные Бомбы придется построить на всех континентах, но привычка эта станет стержнем человеческой жизни, жизни, в которой проживается каждая минута, в жизни, в которой все люди ходят "под Бомбой". Служители храмов Хрупкой Вечности будут внушать людям простые истины, очень простые, например, такие:

"Живи сегодня и здесь и жизнь станет бесконечной".

Или: "Помоги каждому. Если ты откажешь ближнему в поддержке, он может стать несчастным и возненавидеть Бомбу".

Или: "Будь спокоен, всегда держи себя в руках, если ты не сможешь укротить свои животные чувства, то они могут выплеснуться на Бомбу".

Или, в конце концов: "Не убий, ибо, если убьешь, зла в мире будет больше и оно может пасть на Бомбу".

О, Господи, моя Бомба! Каким простым и милым станет с Тобою жизнь! А смерть? Ведь прожив под сенью Бомбы жизнь, человек с радостью будет уходить в отдохновение ото всего земного – в потустороннее никуда, в потустороннее ничего, туда, где не надо жить!" Нет, надо скорее возвращаться на Поварскую и засучивать рукава. Человечество заждалось новой эры! Оно заслужило ее!"

Приехав в столицу Таджикистана, Баклажан пошел к Сергею Кивелиди. Тот, увидев друга живым и здоровым, чуть было не лишился чувств. Дельфи, до того дремавшая у него в ногах, спасла своего владетеля стаканом воды.

...Оказывается, люди с поискового вертолета приняли обезображенный лисами труп Петрухи за труп Чернова. Решающую роль в этой ошибке сыграл бумажник с документами на имя Чернова Евгения Евгеньевича, найденный на месте падения.