Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Бог с ним, пусть долбит, – сказала Синичкина и, отняв алмаз у Веретенникова, спрятала его в бюстгальтер. Затем задумчиво посмотрела мне в глаза и спросила:

– А сколько отсюда метров до поверхности? Не сможем мы соединить приятное с полезным?

– И алмазов набрать, и на свободу по трубке вырваться? – усмехнулся я. – Не получится.

– Почему? – глаза девушки неожиданно стали неприязненно-колючими. – Порода-то рыхлая?

– Отсюда до солнышка метров двадцать пять – тридцать. Это, во-первых. А во-вторых, если бы трубка выходила на поверхность, то геологи ее непременно бы нашли – поисково-съемочные работы на Кумархе велись с начала пятидесятых годов непрерывно...

– Но ведь вы прохлопали ее в этой рассечке?

– Эту рассечку осматривал один Сом. И не прохлопал, кстати. И десятки весьма опытных геологов, изучавших поверхность месторождения, тоже не могли ее прохлопать ... Они никак не могли пропустить развалы кимберлитов... Из этого следует, что кимберлитовая трубка выклинивается, не доходя до поверхности.

– Женька правду рубит, – подтвердил мои слова Кучкин. – Пророем метров десять и застрянем в крепких метаморфизованных сланцах. Если пробиваться наверх, то по какой-нибудь зоне дробления. Но это тоже весьма опасно – завалить запросто может, они обводненные.

– Он прав, – виновато поднял я плечи.

Синичкина смотрела на меня так, как отличники смотрят на генетических двоечников. Я чувствовал, что она хочет что-то сказать, но не решается.

– Ну, говори, что там у тебя за душой? – спросил я, чуть приподняв ее подбородок.

– Ничего у меня там нет, – выцедила она, отстраняясь. – Давайте решать, что делать с беглецами. Пока мы тут копаемся, Полковник с Баклажаном, по всей вероятности, времени даром не теряют...

Синичкина не договорила: где-то рядом с устьем нашего штрека один за другим бухнули два выстрела и через пару секунд – третий.

"Гражданскую войну на пятой штольне можно считать открытой", – подумал я и не ошибся.

8. Крайне впечатлительна и возбудима. – Мириться или не мириться? – Кучкин уходит с белым флагом. – Валере всегда везло. – Я запустил в него подушкой.

Али-Бабай не был убит, он был даже не ранен: лишь одна из пуль подземных партизан рикошетом угодила ему в грудь, защищенную толстой кожаной кирасой. Зато ответные его пули в кого-то попали – араб сказал, что слышал вскрик (позже, впрочем, стало ясно, что он либо приврал, либо ошибся).

Успокоившись, мы расселись в устье штрека, кто на чем, и обсудили создавшееся положение. Начали, естественно, с поступка Гюльчехры. Али-Бабай поведал, что его старшая жена всегда была крайне впечатлительна и возбудима, а с некоторых пор и вовсе заболела вздорностью поведения и гипертрофированной страстью к определенного рода удовольствиям. С помощью остальных жен ему удавалось справляться с ней без особых треволнений, и борьба проистекала даже с некоторой пользой для подземного сообщества: психологические особенности Гюльчехры вносили в быт подземелья определенное разнообразие и давали повод для разговоров. Но с появлением гостей женщина стала неуправляемой...

– А почему ты ее не связал? – поинтересовался я.

– Связывал, однако недавно мне показалось, что у нее наступила депрессия, и я ее освободил, – ответил Али-Бабай взвинчено. – У нее всегда после истерик наступает депрессия, и она на пару дней становится вполне сносной.

– Гюльчехра, естественно, знает расположение всех складов с продовольствием и керосином для ламп?

– Да, конечно, знает. Она у меня завскладом.

– И, скорее всего, Баклажан с полковником в настоящее время находятся где-то рядом с ними, – констатировал я, обращаясь к товарищам.

– Кто владеет керосином и продовольствием – тот владеет нами, – сочинил сентенцию подземный араб.

– А где эти склады? – поинтересовался Кучкин, тестируя ладонью щетинистость подбородка и щек.

Из ответа стало ясно, что склады находятся в сухом и хорошо проветриваемом восьмом штреке, пробитом на запад из квершлага, соединяющего второй и четвертый штреки.

Подумав с минуту, я предложил план:

– К этим складам можно подойти с двух сторон – со стороны ствола штольни и со стороны квершлага. Надо разделиться на две группы и напасть на них с двух сторон...

– Глупо воевать, когда можно помириться, – покачал головой Веретенников. – Нам же делить с ними нечего. Баклажан с Полковником побоялись, что вы их убьете, вот и сбежали...

– Делить нечего? – взвился я, поняв, что Валерий не прочь переметнуться в лагерь противников. – А воздух? Они побоялись, что мы их прикончим из-за воздуха. А почему побоялись? Да потому что будь они на нашем месте они давно бы нас прикончили по этой самой причине!

– Врешь ты все, – поморщился Кучкин. – Убивать друг друга из-за воздуха еще рано – никто пока и не думает задыхаться. Ты, Черный, никак не возьмешь в толк одну весьма простую истину, не возьмешь, хотя совсем недавно учитывал ее в своих расчетах. Напомню ее тебе: чем меньше рабочих рук на штольне, тем меньше у нас шансов пробиться на свободу. И поэтому мы должны делать все, чтобы в штольне было больше здоровых людей и поменьше трупов, должны, если, конечно, считаем себя умными людьми.

– Ты что, предлагаешь сдаться Баклажану? – дошла до меня суть сказанного Кучкиным.

– Не сдаться, а попытаться примириться, – ответил Сашка, решительно вставая на ноги. Через минуту он шел по стволу штольни время от времени выкрикивая:

– Иннокентий Александрович, не стреляйте! Это я, Кучкин!

Покачав на этот поворот событий головой, Али-Бабай подошел ко мне и сказал, что его бывшие пленники действительно устроили засаду у винного склада. И поэтому мы без опаски можем идти в его логово с тем, чтобы подкрепиться и все спокойно обсудить. Да и обороняться в нем удобнее – подступиться к нему можно только с одной стороны.

– Ну что, пойдем? – согласившись с ним, обернулся я к Валере.

Веретенников – спокойный, решившийся – отрицательно покачал головой и сказал:

– Вы как хотите, а я тоже пойду к Баклажану. Понимаешь, Черный, я – убежденный пацифист и так же, как Саша, считаю, что в нашем положении худой мир лучше доброй ссоры. Так что не обессудь.

И ушел вслед за Кучкиным.

А я уселся у стенки, думая, что если события и дальше так будут развиваться, то мы с Али-Бабаем останемся вдвоем против всех.

– Пойдемте за ним следом, потушим фонари и пойдем, – проводя Веретенникова взглядом, предложила до того молчавшая Синичкина. – В случае чего он прикроет нас своим пацифистским телом.

* * *

...Мы разошлись с Валерой на повороте к логову Али-Бабая. Перед тем, как свернуть, я предложил ему оставить свои намерения, но он отказался. Мне ничего не оставалось делать, как обозвать его кретином и идти вслед за Синичкиной и подземным арабом. Не успел я прошагать и пяти метров, как тишину штольни хлестко разорвал выстрел и следом за ним крик. Дикий, протяжный крик Веретенникова. Я бросился в ствол, но был остановлен засвистевшими навстречу пулями.

В кают-компанию я пришел со слезами на глазах. Увидев их, Али-Бабай положил мне руку на плечо и сказал по-русски примерно следующее:

– Не плач, Черни... Твой друг жива. Мертвый так не кричит. А если умирал – Аллах его рай забирал.

Взяв себя в руки, я похвалил его за успехи в изучении русского языка и попросил поднять мне настроение. Али-Бабай понимающе кивнул и ушел. Вернулся он минут через пятнадцать с бутылкой вина, двумя запасными обоймами к моему "макару" и несколько противопехотными минами в обильной смазке. Отдав все это мне, удалился, пообещав возвратиться через шесть часов.

Заминировав единственный подход к кают-компании, я выбил у бутылки с вином ее пробковые мозги, устроился рядом с ушедшей в себя Синичкиной и принялся поминать Валеру.

"Бог так решил, – думал я, посасывая портвейн, оказавшийся совсем не плохим. – Бог решил, чтобы я оставался в заточении в этой сволочной штольне, а Валеру забрал к себе в райские кущи. И ему не надо будет мириться с Баклажаном, а потом два года долбить камень... Что ж, Валере всегда везло, он всегда мог устраиваться".

30
{"b":"584415","o":1}