– Да нет, не боюсь... – внимательно посмотрела Синичкина. – Понимаешь, как только я на земле очутилась, и небо на заре красное увидела, предчувствия мною овладели... Весьма скверные предчувствия. Но об этом позже. А сейчас пойдемте-ка вон в ту длинную глубокую яму. По-моему, в ней можно заночевать, не хуже чем в полуторазвездочной гостинице.

– Эта длинная глубокая яма называется разведочной канавой №6043, – сказал Сашка, когда-то эту выработку документировавший. И, на меня кивнув, предложил Анастасии:

– Ты голову-то ему перевяжи, а то ведь до утра не дотянет.

Синичкина посмотрела на меня оценивающим взглядом – "Дотянет? Не дотянет?", – затем покопалась в своей аптечке, достала одноразовый шприц и бинты и весьма умело их использовала.

До "полуторазвездочной" канавы, располагавшейся почти под самым водоразделом Шахмансая, мы добрались часам к одиннадцати ночи. Как только забылся Сашка, совершенно изнемогший от переноски тяжелого рюкзака с минами, Синичкина обратилась ко мне:

– Ты должен мне помочь...

– Кишки мне выпустить?

– Нет. Понимаешь, мне кажется, что я в большой, даже очень большой опасности...

– А, опять эти предчувствия, – усмехнулся я.

– Да. Но на этот раз до меня не доходит, откуда она, эта опасность, мне грозит...

– Может быть, это Сережка Кивелиди свой автомат готовит к бою? Смотри, какая луна вылупилась, а он из "калаша" одиночными на двести метров бьет без промаха.

– Нет, определенно, не он. Твой Кивелиди сейчас в китайском халате с павлинами Платона в подлиннике читает, – спокойно ответила Синичкина, тем не менее, окинув ближние высотки настороженным взглядом.

– Жаль. Я бы попросил его оставить мне на память твой скальп... Хотя нет, он все равно не оставит. Скажет: "Такую девушку надо хоронить полностью – от пяток до макушки. И вбив, куда надо, осиновый клин".

– Масть твой друг сечет...

– Это точно. А что это за опасность, если не секрет? Есть у тебя хоть какие-нибудь предположения?

– Мне кажется, что если я уйду отсюда, нечто не доделав, то завтра днем меня нечто достигнет и убьет...

– Я знаю, поганка, что тебе грозит, – вдруг раскрыл сумасшедшие глаза Кучкин. – Доподлинно знаю, но не скажу, ни слова не скажу!

И захохотал во весь голос, страшно захохотал. Синичкина посмотрела на него с брезгливой неприязнью и принялась копаться в рюкзаке. Через несколько минут рот Кучкина была надежно запечатан полудюжиной прокладок типа "Тампекс". Только ниточки наружу вывешивались.

– Зря ты так с ним, – покачал я головой, когда Синичкина вновь придвинулась ко мне. – С людьми по-хорошему надо...

– Хорошо, давай по-хорошему, – улыбнулась бывшая хозяйка моей души, а ныне хозяйка моего тела. И вынула из рюкзака ноль семь "Дербента". Две бутылки из ящика, упавшего в древняк, оказывается, не разбились. В жизни всегда так – все никогда не разбивается, что-нибудь, да остается.

Выпив стакан вина из рук девушки, я раздобрел, и спросил, что от меня требуется.

– Во-первых, ты должен поклясться своими детьми, что, после того, как я тебя развяжу, ты не предпримешь никаких попыток лишить меня свободы или жизни, – сказала Синичкина, сузив глаза. В таинственном свете луны она выглядела как принцесса Греза, очно окончившая Московский институт стали и сплавов. – Во-вторых, утром ты сделаешь то, что я скажу, и сделаешь это без вопросов и раздумий... Это потребуется для того, чтобы я избавилась, от своих предчувствий.

– Сашку я убивать не буду... – помрачнев, помотал я головой.

– Сашка тут не причем. Ты это сделаешь со мной.

– При Сашке? – на моем лице мгновенно образовалась гримаса средней степени похабности. – Сколько раз?

– Один.

– Хорошо, клянусь, я все сделаю. Если, конечно, ты пообещаешь не убивать меня и Кучкина – сказал я, силясь представить, что это моя бывшая возлюбленная прикажет совершить с собой.

– Обещаю, – ответила Синичкина и споила мне второй стакан.

Выпив, я попросил освободить мне руки, но девушка безапелляционно бросила: "Утром" и улеглась спать в дальнем конце канавы. Перед тем, как пожелать мне спокойной ночи, она накрепко связала нам с Кучкиным ноги.

– Это чтобы вы меня понапрасну не будили, – услышал я, принимая прощальный поцелуй в щеку. – Ты же знаешь, я люблю поспать.

Сашка Кучкин разбудил нас в предутренние сумерки. Разбудил неистовым мычанием. Недоуменно на него посмотрев, я увидел, что он круглыми от страха глазами смотрит на противоположный борт Шахмансая. Мы с Синичкиной разом повернули головы в сторону древняка и... обмерли – у самого его устья, стоял Баклажан с автоматом, стоял худой, как метла, стоял, озираясь и нюхая воздух.

Нюх и зрение у воскресшего жреца "Хрупкой Вечности", видимо, были отличными – не прошло и половины минуты, как бруствер нашей канавы, чертыхнувшись, проглотил короткую очередь. Анастасия, вконец растерявшись, бросилась к Кучкину, с мольбой на нее смотревшему, и, собрав ниточки прокладок в одну, рывком освободила бедняге органы речи. Сашка злорадно заулыбался, а Синичкина, встряхнув его за плечи, вскричала высоким голосом.

– Ты знал, ты все знал!??

А Сашка, поглотав и отплевавшись, улыбнулся замучено и сообщил:

– Сейчас Али-Бабай вылезет!

Кучкин ошибся: через полчаса с небольшим, после того, как Баклажан ушел вверх, в скалы, из древняка вылез Веретенников, вылез и опрометью побежал к устью Шахмансая – к дороге, ведущей в кишлак. Али-Бабай вылез последним, почти через час после Веретенникова. Вылез и тут же уставился в нашу канаву. Но вволю поглазеть ему не дали: сверху, со скал посыпались пули. Стрелял, определенно, Баклажан и грамотно стрелял – арабу пришлось немедленно провалиться под землю, то есть в древняк. Время от времени он из него высовывался, уже с автоматом, высовывался, чтобы послать короткую очередь в сторону сектанта. Тот отвечал тем же, не забывая попутно привечать и нашу канаву.

– Из "макара" его не успокоишь, далеко, – проговорил я, втянув голову в плечи после очередной очереди Баклажана.

– Зато он нас успокоит! Ох, успокоит, – занервничал Сашка Кучкин. – И этот красноглазый недолго будет на нас пялиться. Ему паблисити совсем не надо. Он все сделает, чтобы поскорее со своей остатней курочкой наедине остаться.

– С какой это остатней курочкой? – удивилась Синичкина. – Ведь все его жены погибли?

– Не все, – усмехнулся Сашка. – Одна осталась. Ну, та, которая с собачьим именем.

– Мухтар!? – удивился я.

– Да, Мухтар, – мечтательно вздохнул сын чекиста. – Классная бабенка, я вам скажу!

– Так она же сожглась? – удивилась уже Синичкина.

– Как же, сожглась, – осклабился Кучкин. – Жива, она живехонька! Клевая женщина! Я не я буду, если в город ее не увезу... Если вы, мадмуазель Анастасия, меня, конечно, совершенно случайно насмерть не прикончите.

– Слушай, давай, рассказывай без обиняков, – возмутилась Анастасия многословию Сашки. – Откуда ты знал, что Баклажан, Веретенников и Али-Бабай не погибли?

– Ты, мадмуазель ведьма, меня развяжи, вином напои, а потом спрашивай! – ответил Кучкин, чувствуя интерес хозяйки положения.

Вина мне было не жалко, тем более на донышке оставалось (вторую бутылку Анастасия заначила по просьбе моей на черный день, поминки или последнее желание), и я взглядом попросил Синичкину прислушаться к просьбе Сашки. Подумав, девушка решила, что хорошо сидит, то есть в дальнем торце канавы с пистолетом, и в случае чего может перестрелять нас как железных кроликов в тире. И развязала обоих.

Освободившись, Сашка растер руки, выпил вина прямо из горлышка, устроился удобнее, и начал пространно рассказывать: