И для зомбера Али-Бабая три пули в грудь, защищенную толстым панцирем из кожи носорога (подарок того же Саддама Хусейна), оказались вовсе не смертельными. Очутившись в родной штольне, он понемногу пришел в себя, дополз до своего медпункта и сделал себе несколько противовоспалительных и восстанавливающих силы уколов.

Затем, уже совершенно придя в себя, вернулся в алмазную рассечку, вернулся, чтобы обнаружить, что Кучкин мертв безнадежно. Не успел он расстроится (не хотелось оставаться под землей одному), как Баклажан послал ему Веретенникова. В четверть живого.

Обрадовавшись пополнению рядов обитателей подземелья, то есть своих рядов, Али-Бабай потащил Веретенникова в медпункт и всего через полчаса Валерий смог (уже самостоятельно) выпить стакан вина. Еще через несколько часов они знали, что древняк надежно взорван, или просто обвалился и что на его разборку вдвоем понадобится не менее года.

В планы Веретенникова не входило подземное сожительство с представителем национальности, весьма позитивно относящейся к сексуальным меньшинствам мужского пола, и он вспомнил о потешных лозоходческих опытах Чернова. Али-Бабай, к тому времени уже бывший не прочь покинуть обезлюдевшее место жительства, выделил ему пару дюжин противопехотных мин. И Валерий, перекрестившись, взорвал их в центре круга, начерченного Полковником в конце третьего штрека.

Поразмыслив, Синичкина пришла к мысли, что ей, в общем-то, повезло, ведь подземный статус-кво вскрылся без особых для нее осложнений. И решила значительно упростить существующее положение посредством сокращения действующих (и помнящих местонахождение алмазной трубки) лиц на две единицы.

"Рюкзаков у Али-Бабая с Веретенниковым не было, – подумала она, скатывая свой спальный мешок. – Видимо, они просто вышли на разведку и через некоторое время вернутся в свое логово... Вернутся, чтобы напороться на мои пули". И, стараясь не оставлять заметных следов, пошла к месту сбойки, то есть пролому, соединившему две штольни. Добравшись, поднялась по нему в третий штрек и, сняв пистолет с предохранителя, принялась дожидаться приговоренных к смерти.

А наш Али-Бабай был зомбером, хотя и бывшим, но зомбером, и потому учуял сидевшую в рассечке Синичкину. Но виду, понятно, не подал. Выбравшись с Веретенниковым из штольни (с рюкзаками, дожидавшимися их в одной из рассечек) он посадил последнего изучать прилегающую местность при помощи бинокля, а сам вернулся в гору. Несколько лет, проведенных под землей, сделали его опытным горняком (по крайней мере, в области оценки состояния выработок) и он без особого труда отыскал в штольне (примерно в середине) самое трухлявое место.

И надо же было такому случиться – в тот момент, когда араб, сидя на корточках, привязывал веревочку к чекам трех бывших с ним противотанковых гранат, у него за спиной бухнул обвал. В страхе посмотрев на кровлю над головой, Али-Бабай увидел, что собирается обрушиться и она, увидел и бросился в глубину выработки, бросился опрометью, а веревочка, привязанная уже к чекам, зацепилась за крючки его правого ботинка, зацепилась и тянулась, тянулась, метров десять тянулась, пока не вырвала чеки. Взрыв был такой силы, что средняя часть штольни перестала существовать в принципе.

Зря он переобулся в походную обувь. Калоши бы его не подвели.

Алмазный куб с башенкой не соврал – Синичкина нашла путь на пятую штольню и у нее впереди было достаточно времени, чтобы набрать хоть сотню алмазов. Но к чему они в склепе?

Приехав в Москву в конце дня, Иннокентий Александрович незамедлительно поехал в Виноградово. К счастью была среда, матери Чернова на даче не было, и Баклажан без всяких хлопот освободил алмаз с мухой из цементного заточения. К этому времени завечерело, ехать, на ночь глядя, на Поварскую не было смысла и Иннокентий Александрович решил заночевать. Приготовив ужин из продуктов, нашедшихся в холодильнике и огороде (шпикачки, кабачок, огурцы, зеленый лук), сел есть перед телевизором. После ужина послонялся немного по дому и саду, полюбовался на звезды и, позевав всласть на Большую Медведицу и Млечный путь, решил укладываться спать. Устроившись на том самом диване, на котором совсем недавно намеревался провести кишечно-полостную операцию на Веретенникове, включил торшер и принялся рассматривать алмаз с мухой.

...Баклажана интересовало, действительно ли этот кусочек прозрачного углеродного минерала способен оказывать магическое воздействие на человека или просто сам человек, оказавшись в его обществе, выдумывает из головы нечто, выдумывает, чтобы показаться себе таким же ценным и необычным, как этот алмаз.

Иннокентий Александрович знал, что обычный человек, обуреваемый страстями, управляемый животными инстинктами, не может самостоятельно проникнуть в природную суть, так как сам является неотъемлемой частью природы. В природную суть может проникнуть лишь сторонний ум, неподвластный соблазнам, суевериям и инстинктам, ум, усложненный и отточенный упорной постоянной работой.

Но каким бы изощренным он не был, этот усложненный ум, он появился всего лишь несколько сотен тысяч лет назад, он не отрегулирован еще естественным отбором и потому находится пока в неограниченной зависимости от своего животного начала.

"И эти алмазы, – в который раз приходил Баклажан к одному и тому же выводу, – вероятно, впитывают в себя это начало, освобождая, таким образом, ум человека от тормозящей его звериной сущности".

Баклажану-Чернову давно казалось, что в окружающем мире полно свидетельств таинственных и чудодейственных возможностей человеческого мозга. Он был уверен, что все люди, родившись от одной матери (это доказано наукой), связаны друг с другом незримой паутиной родства, очень нежной, очень тонкой, весьма легко рвущейся, но постоянно восстанавливающейся.

Эта паутина вовсе не прототип WWW, будь она постоянно цела, хотя бы в небольшой своей части, она могла бы передавать от человека к человеку не только знания, но и нечто большее – суть.

А что такое суть, суть, не осложненная всяческими вымыслами испуганного жизнью животного ума? Это отсутствие суеты и нервозности, это простая взаимосвязанность всего, это будущее, это абсолютное знание. Человеку, запутавшемуся в себе и в своих инстинктах, это знание пока не ведомо совершенно, он пока не способен его воспринять, так как он не знает, что это такое, так же как слепой с рождения не знает, что такое цвет. Нет, слепой знает, что такое цвет, он его знает, так же, как человек знает мир... Он знает и знает в совершенстве один лишь цвет, цвет отсутствия самого главного, цвет отсутствия света, ЧЕРНЫЙ цвет.

Представив себе абсолютно черный цвет, Баклажан вспомнил кумархские подземелья, затем ему увиделись алмазы в голубизне трубке взрыва...

"Если каждый человек станет таким же чистым, как алмаз и если каждый человек оформит каждую свою грань и засверкает ими, если каждый человек займет свое место в природе и обществе... О, Господи! Что будет тогда! Мир, Вселенная расцветятся людьми, появятся совершенно новые горизонты, появятся высокие потребности, появится, наконец, смысл жизни! Люди соединятся в нечто целое, всемогущая и незримая паутина соединит их..."

Баклажан был уверен, что эта паутина, соединяющая людей и явления, связывающая прошлое и будущее, существует. Существует, невзирая на человеческую черствость, невзирая на неистребимый человеческий эгоизм. Много раз он замечал следующее: стоило ему о чем-нибудь серьезном спокойно задуматься, как все вокруг соединялось в нечто единое и начинало ему помогать.

Например, он брал в руки случайную книгу, раскрывал ее на случайной странице и находил слова по теме своих размышлений.