Если каждый человек есть Христос или был им, значит, все мы есть одно бесчисленно-единое существо. Все мы – один Бог Сын, Бог Отец и Святой дух. То есть Павел Грачев – это я. Нет, не я, а мы с ним – неотъемлемая часть высочайшего многоединого существа, мы есть это существо. Моя мама – это существо. Тибетский медник, умирающий сейчас в своей Лхасе от зоба – я видел его ясно – опухоль до груди, – тоже часть этого существа, и поэтому, испустив дух, он не умрет, а останется с нами.

Но это существо не полноценно. Оно еще не случилось в совершенство. Оно лишь держится на Христах, достойно завершивших свой путь. И держится, потому что они несгибаемы и несут свой крест, чистые духом. И держится, потому что появляются все новые и новые его опоры.

Экзистенциализм, или философия существования, стремится постигнуть бытие как некую целостность субъекта и объекта. Выделив в качестве подлинного бытия переживание, Э. понимает его как экзистенцию, т.е. переживание субъектом своего «бытия-в-мире». Экзистенция есть бытие, направленное к смерти и сознающее свою конечность. Поэтому описание ее сводится к описанию ряда модусов человеческого существования: заботы, страха, решимости, совести и др., которые определяются через смерть.

В отличие от физического времени экзистенциальное время качественно, конечно и неповторимо; оно выступает как судьба и неразрывно с тем, что составляет существо экзистенции: рождение, любовь, раскаяние, смерть и т.д. Историчность человеческого существования выражается в том, что оно всегда находит себя в определенной ситуации, в которую оно «заброшено» и с которой вынуждено считаться.

Важным определением экзистенции является трансцендирование, т. е. выход за свои пределы. Свобода – это сама экзистенция, экзистенция и есть свобода. Марсель и Ясперс считают, что свободу можно обрести лишь в боге. Свобода предстает в Э. как тяжелое бремя, которое должен нести человек, поскольку он личность. Он может отказаться от свободы, стать «как все», но только ценой отказа от себя как личности. Мир, в который при этом погружается человек, это безличный мир; это мир, в котором никто ничего не решает, а потому и не несет ни за что ответственности. У Бердяева признаками этого мира является приспособление к среднему, уничтожающее оригинальность.

Согласно Камю прорыв одного индивида к другому, подлинное общение между ними невозможно. И Сартр, и Камю видят фальшь в любви, дружбе, во всех формах общения индивидов. Единственный способ подлинного общения, который признает Камю, – это единение индивидов в бунте против «абсурдного», мира, против конечности, смертности, несовершенства, бессмысленности человеческого бытия. Экстаз может объединить человека с другим, но это, в сущности, экстаз мятежа, рожденного отчаянием. Согласно Марселю подлинное бытие – трансценденция – является не предметным, а личностным, потому истинное отношение к бытию – это диалог с ним. Трансцендирование есть акт, посредством которого человек выходит за пределы своего замкнутого, эгоистического "Я". Любовь есть трансцендирование, прорыв к другому, будь то личность человеческая или божественная.

Согласно Ясперсу все в мире, в конечном счете, терпит крушение в силу самой конечности экзистенции, и потому человек должен научиться жить и любить с постоянным сознанием хрупкости и конечности всего, что он любит, сознанием незащищенности самой любви. Но глубоко скрытая боль, причиняемая этим сознанием, придает его привязанности особую чистоту и одухотворенность.

Это глава есмь дважды 28-я. Она 28-я по сути, и по положению. 28+28. Или 28х28. Еще 28 = 7х4. Семь есть цифра счастья, цифра удачи, а 4 – моя цифра. Христос, Бог Дух, Бог Отец и я = 4

1+9+5+1 = 4х4

Возраст(!) 5+3 = 4х2

Рыбы (4х3)=12-ый знак зодиака.

Месяц – по старому стилю четвертый.

День рождения (4х5).

Рост (4х44).

Вес (4х23) – нынешний, (4х19) в течение большей части жизни.

Жены (4х1).

Дети (4х0,5).

П+с+и+х= 4 буквы.

Я – сумасшедший, разве нет?

29.167.1686.6.165.58.2.1.762.1.2.216 – вот (на текущий момент) указание места, где находится то, от чего я хочу избавиться, а вы обнаружить и присвоить. Правка текста (даже одной буквы и одного слова) с большой вероятностью сделает криптограмму нечитаемой.

Большое количество шестерок и единиц – это случайность.

Прошу часть средств направить на строительство второго Храма Христа-Спасителя. Нынешний приземист, как время, его построившее, а истинный храм Христа, должен быть устремлен к небесам.

Время еще есть, и я придумаю, как усложнить криптограмму. Не переусердствовать бы.

Ее уже не расшифруешь. То, что я написал, эти несколько строчек, сделало ее нечитаемой. Но время еще есть.

«Бег в золотом тумане».

«Ступив в рассечку, я замер с открытым ртом. Чем более глаза привыкали к тусклому карбидному освещению, тем невероятнее казалась открывшаяся картина – сверху донизу весь забой был набит золотом. Самородки – большие и малые, просто золотины – алчно блестели на фоне белоснежной кварцевой жилы. Фактически передо мной был огромный самородок с включениями кварца, очень похожий на знаменитую плиту Холтермана».

Я видел это. Видел примерно это. Я видел слитки, презрительно демонстрировавшие вельможное безразличие, видел горы умершей под ударами молота золотой посуды. Я видел у ног кучи живого скифского золота – бляхи, браслеты, заколки...

...Вышел на улицу и, пройдя квартал или два, почувствовал, что Павел Грачев рядом. Почувствовал, потому что мы с ним есть единое существо, пребывающее теперь в особом пространстве, а не в том, в котором от жизни хочется удавиться. Я шел по улице Судакова мимо магазина "Досуг" и знал, что, когда миную овощной киоск, он выскочит из-за него и с разбега ударит меня сзади, так, что я потеряю равновесие. Потеряю равновесие, но не упаду. И еще знал – это не он меня бьет, это я сам себя бью, это Бог Сын, Бог Отец и Святой Дух, это все люди и все человечества изгоняют из меня, из себя, то, что не должно существовать внутри них.

Они объединяют меня со мной. С Софьей, Любой, Грачевым.

Он ударил, но я не упал, я исхитрился схватить его за руку, и вот, мы стоим и смотрим друг другу в глаза. Точнее, я смотрю ему в глаза, а он смотрит мне в глаз (мне хватило сил не закрыть его в унисон битому).

Да, это Павел Грачев. По крайней мере, он был из Паш Грачевых. Лет пятьдесят, маленький, рыжеватый, голова по-боксерски опущена, в глазах активная ненависть, ненависть ко мне и ко всем, болезненно смешавшаяся с ненавистью к себе. Всем своим видом он олицетворял все человеческие несчастья – нищету, стыдное детство, беспроглядность существования. Он смотрел, не двигаясь, смотрел как-то по-особому мутно и остро, и я узнал, что нужен ему. Он должен меня бить, чтобы устоять, и я должен быть бит, чтобы устоять.

Он отнял руку, понурился и пошел прочь. Он тоже это узнал. Узнал то, что давно знал подспудно – мы с ним одно и тоже, одна часть, одна часть кристалла, но так получилось, что связаться со мной, достучаться до меня он мог только... только стуча по моей голове.

Я не пошел за ним следом. Теперь он никуда не уйдет. А если уйдет, то я всегда буду знать, буду знать с точностью до ангстрема, где он находится.

Утром прошелся по городу. Люблино, Марьино – это ужасно. Кругом кичливые бетонные коробки – бездушные, разрозненные, несоразмерные человеку. Они все раздавили здесь, они раздавили город моего детства.

Днем узнал, что Евгений Евтушенко живет в Штатах. Нет, он не Христос.

Представляю Христа, переселившегося в Вечный Город Рим и за сребреники читающего лекции в Колизее.