А что здесь потерял великий полководец Александр Македонский? Почему озеро названо его именем? Почему три года(!) из своих десяти походных он, как привязанный, провел в Согдиане и Бактрии, географическим центром которых является это озеро? И почему на третьем году, в самом конце среднеазиатского похода, он вдруг бросился из Мараканды в эти забытые богом высокогорья? И бросился зимой? Невзирая на лавины и камнепады? Чтобы взять пару никому не нужных крепостиц и встретится с Роксаной? И почему, когда Александр ушел отсюда в Индию, удача покинула его? Удача, которая всегда была с ним? Он отвернулся от нее к Роксане? Или все дело в дьяволе, полновластном хозяине этих мест?

Да, гиблые здесь места. Даже река Ягноб, добравшись до них, вдруг сворачивает в сторону на девяносто градусов и, сменив имя, удирает на север, в неимоверном усилии распилив до основания могучий Зеравшанский хребет. "Геоморфологическая аномалия" – скажут знатоки. Да, геоморфологическая аномалия. И еще геологическая, гравитационная, магнитная, биологическая и историческая – самый настоящий бермудский треугольник. Только гораздо таинственнее. И не треугольник вовсе. На всех космических снимках эти места очерчены жирно-черной, правильной и, скажу вам не без трепета, завораживающей окружностью. Это – космическая мишень. Космическая мишень с Сердцем Дьявола вместо яблочка.

А так называемые Волосы Медеи? Я не верил в их существование, пока в маршруте сам не нашел их удивительные пряди на приземистом кусточке дикой вишни. Тончайшие, длинные, хрупкие, они завораживали, тянули к себе, заставляли верить в невообразимое. И неожиданно исчезали, без остатка растворяясь в горном воздухе. И как эти волосы связаны с названием древнего ртутного рудника Канчоч, что в переводе с тюркского означает либо кровавые волосы, либо волосяные копи? А кто их так назвал? Помните Медею? Страстная женщина, страшная колдунья. Убила брата, убила соперницу, убила двоих детей... А перед этим добыла Ясону золотое руно. Золотое руно, Власы Медеи чувствуете связь? Может быть, Ясон ездил не в Колхиду, а сюда и не за руном, а за ними? И ездил, потому что греки знали о них от истинных арийцев, распространившихся по миру именно с этих мест?

Но места здесь красивые. Невообразимо красивые... Дорога к озеру вьется вдоль Фан-дарьи, в мрачных теснинах сжатой отвесными, километровой высоты скалами. Река то бьется в припадке бешенства, протискиваясь меж огромных валунов и глыб завалов, то, лениво шелестя, растекается меланхолично блестящими на солнце рукавами по вдруг расправившей плечи долине.

В начале лета вода в Фан-Дарье редко бывает прозрачной; чаще она бурая, кирпично-красная или серая. Сейчас вода красноватая (дожди, значит, упали на красноцветы мезозоя). Но мы знали: скоро река на протяжении нескольких сотен метров будет двухцветной – родившись после слияния мутного Ягноба с голубой Искандер-рекой, она не скоро смешает такие разные их воды..."

В этой книжке я опростоволосился – самородная ртуть образовывается при разложении киновари в поверхностных условиях. А в "Войне в "Стране Дураков"" перепутал евстахиевы трубы с фаллопиевыми, и в результате сумасшедшей героине перевязали первые, а не вторые. Я часто ошибаюсь. Точнее, всегда и...

В дверь звонят.

Миновали кишлак. Безлюдный – налетели утром милиционеры и под конвоем увезли всех жителей поближе к хлопковым плантациям. В домах все на месте, во дворах и переулках – куры. Не успела въехать вслед за Олегом на втершуюся в обрыв тропу, как кобылу толкнуло вперед-вверх. Оглянулась – черная лошадиная морда!

Дышит прямо в лицо.

Глаза выпучены.

Оскаленная пасть.

Толчок за толчком.

Вперед-вверх, вперед-вверх.

Прыгать?!

Нет!!!

И тут крик Олега сквозь грохот реки:

– Пригнись!!!

Наган бахнул, лишь прикоснулась щекой к кобыльей шее.

Жеребец полетел вниз. Упал в воду.

– Жалко парня, – сказал Олег, застегивая кобуру.

Рассказ мамы о первой студенческой практике.

Пришла мать с горячими яблочными пирожками. Я посадил ее за стол, налил чаю, придвинул вазу с конфетами и, съев пирожок, затем второй, прямо спросил:

– Расскажи, как я появился. Ты ведь в институте еще не училась?

– Не училась... – ответила, насторожившись.

В свои семьдесят два после трех подтяжек она выглядела лет на десять моложе.

– А как с Егоровым познакомилась?

Мама задумалась. Решив отвечать, сказала виновато:

– Жили рядом. Он особенный был... Дед – комдив гражданской, расстреляли в тридцатых... Прапрадед с Ермоловым дружил. Женя еще снимок показывал, на котором они рядом. А сам выпивоха и бабник, ни одной юбки не пропускал... Зачем тебе это?

– Хочу понять, как я таким стал...

– Каким?

– Ты же знаешь... Я жесток, скуп, недоверчив, женщины уходят... К тебе вон как отношусь. Меня это мучило всю жизнь, я боролся с собой – безуспешно.

– Глупости.

– От этих глупостей я ненавижу себя и... и не хочу жить...

– Господи, как ты можешь так говорить! – вскричала. – У тебя же все есть, только живи!

– Могу. Я вычитал, что такими, как я, становятся люди, которым в младенчестве не доставало материнского тепла, которых кормили, когда придется...

– Да как ты смеешь! У меня от молока груди лопались. Мастит даже был – резали. Ты просто хочешь оправдаться!

Выпил вина. Назло. Полный стакан.

Не отреагировала, отвлек тюль на окне – "пора стирать".

Я сидел в тишине и остро чувствовал себя сумасшедшим. Нет, не сумасшедшим, а спасителем, человеком, в которого внедрили животворящую правду, а с нею сердце. Я должен подняться над всеми – над отцом, над матерью, над детьми, над приличиями, наконец, и крикнуть: Спаситесь, наконец, и детей своих спасите! Прервите цепочку зла, и вернется Бог, и воцарится Царство Небесное!

– Хочу оправдаться?.. – не смог я выдержать взгляда матери, вновь в меня упершегося. – Наверное... Но не перекладывая на тебя вину. Я думаю, я стал таким объективно. Ты жила, как хотела, как могла, как давали... Жила, особо не задумываясь ни о чем, жила, все принимая. Я тоже так жил. Все так живут... И потому все несчастны. Рано или поздно становятся несчастными.

Помолчав, выдал вопрос, сверливший мозг:

– А почему ты меня не выскоблила? Родить в десятом классе – это круто даже в наши дни.

Мама молчала, рассматривая мою последнюю инсталляцию. Ее глаза сверлили круглую темно-синюю коробку из-под бисквитов "Heartland Collection", приклеенную к стене над электроплитой.

Крышка посередине крест накрест распорота ножом, – видела она.

Лепестки жести нервно выгибаются наружу.

В отверстии меж ними – часы.

Двенадцать там, где должно быть четыре.

– В этом весь ты, – антипатично покачала головой. – Полчаса надо смотреть, чтобы догадаться который час.

– Да, в этом весь я.

– А это что такое?

Указала подбородком на пол. На утюжок, приткнувшийся носиком к блюдечку, полному гнутых гвоздей.

– It’s my pet Irony. Домашнее животное. Он ест. Кстати, Iron по-английски утюг, а Irony – ирония.

– А это? – указала на другую инсталляцию. Губы ее неприязненно кривились.

Я посмотрел на давнишнее творение – обтянутую джинсовой тканью фанерку. На пришпиленные в два ряда скелет кильки, кровавый окурок сигареты Sobranie Red (его перед тем, как уйти навсегда, раздавила в моей тарелке Ксения), пустую зажигалку "Мальборо", выеденное яйцо, выдавленный тюбик суперклея, фотографию со студенческого билета.

Мою фотографию. На ней я простодушный ангел, не читавший Фрейда и потому не знавший, что любовь должна быть точно дозирована... Любовь к сыну, к дочери, к жене, государству, дозирована, чтобы на сердце не появились стигматы. Все должно быть дозировано.

– Эта картина называется "Жизнь продолжается", – криво усмехнулся я. – Видишь, на ней еще много свободного места. Ты не находишь ее оптимистичной?