Вечер. За пазухой нашел скорпиона. Хотел засушить, но канавщики отобрали и сожгли – «Чтобы жена его не пришел». Теперь везде чудятся скорпионы, но спальник перед сном проверять не стал – поленился. Ахтам, лежа, читает по складам поэму. Остальные канавщики слушают, обсуждая интересные места и разъясняя друг другу неясности – переводят с литературного на разговорный.

Шум реки. Сознание исключает его, как константу, но раз за разом он прорывается в палатку. Ибрагим наблюдает за мной. У Ахтама большой красный нос, он почти упирается в книгу. У Володи сильный насморк. Взрывник Лева рассказывает ему, как в войну мать, работавшая на мясокомбинате, выносила во влагалище мясо, и как он сам продавал на рынке банки из-под сгущенки, наполненные песком.

11.09.73. В маршруте Кузаев рассказал об Олоре:

«Однажды подымались, и был с нами Олор – ты не знаешь, он ведь воевал и майор. На штольне, где с вахтовки на лошадей пересаживались, он так набухался, что в седле не держался категорически. Дело шло к вечеру, до ночи надо было еще километров пятнадцать проехать до перевалочного лагеря, и мы его привязали к вьючному седлу намертво, по рукам и ногам привязали. В лагерь пришли ночью, попили корейскую дешевую – вот ведь гадость! – и спать. Утром встали и с дурными головами наверх поперлись. И только километра через два Костя вспомнил, что Олора накануне никто с лошади не снимал и что утром его никто не видел. Ну, бросились назад, и скоро нашли Октябрьскую революцию в дальней березовой роще – она висела на веревках под пасшейся лошадью».

Выключил компьютер, пошел за вином – без него не заснуть. Подошел к магазину – у входа женщина продавала цветы. Что-то толкнуло, купил. В магазине взял не вино – шоколадку. Пришел домой, взял вазу, налил воды, сунул цветы, скинул с тумбочки у кровати все книги – одновременно я читаю штук пять – и поставил. Рядом положил шоколадку. Разделся, лег спать. И подумав: "Во, глючу", быстро заснул.

Они пришли. Она, счастливо глянув, приподнялась на носки туфелек, посмотрела за спину, увидела цветы. Обняла со всех сил. Свет ее приязни пропитал меня и все вокруг, даже за стенами. Девочка потянула за руку: – «Па-а-п, займись мной, вы потом налюбуетесь».

Мы пошли с ней на двор. В глубине сада, у ворот – железный гараж. На нем – ветки цветущей мельбы.

– Как насчет пикника на крыше? – спросил я. – Представляешь, как там красиво среди цветов?

Девочка посмотрела восторженно:

– А как я залезу?

– Запросто!

Когда пришла пора идти домой, она приткнулась ко мне, сказала:

– Папа, я люблю тебя. Ты такой хороший...

Цветы окружали ее всю.

– Если бы ты знала, что значат для меня эти слова...

На крыльце появилась она. Усмотрев нас на крыше, недовольно покачала головой – надо же, что придумал! Но в глазах было другое. Вечером, когда девочка уснула, она предложила погулять. У меня были другие планы, но я согласился. Во дворе, взяв за руку, повела к гаражу. Я шел счастливо-смятенный. Поднявшись вслед по приставленной лестнице, увидел ее лежащей на одеяле – принесла заранее!

Вверху сияла крупная луна. Она одна заглядывала в наше гнездышко, скрытое от всего цветами. Они осыпались на нас. По лепестку-другому, и дождем – когда движения наши становились резче. Потом мы лежали, осыпанные лепестками, и смотрели на луну. Ее не должно было быть, но она была.

Проснулся. Включил лампу. Снял трусы – они были в сперме. Не знал, что и думать. Закрыл глаза и понял, что они ушли, но придут снова, и будут приходить всегда. Будут приходить, пока я люблю их.

Утром, завтракая, видел передачу – голландцы построили автобан А-30, но не до конца. Стометровый отрезок дороги рядом с гнездами береговых ласточек, выкармливавших птенцов, был оставлен на осень.

– Шум машин может нарушить психику птенцов, – сказал тележурналисту серьезный пресс-секретарь строителей. – А осенью, когда они станут на крыло, мы устроим птицам новые гнездовища вдали от дороги.

Чертовы гринписовцы! Чертовы птички! Представляю, как у одной из них от шума моторов и скрежета тормозов развивается невроз, и она подкидывает своих вечно голодных птенцов в гнезда добропорядочных членов птичьего общества.

В следующем сюжете с помощью ультразвукового прибора показывали утробу женщины на шестом месяце. Плод – мальчик, – реагируя на эмоции мамы, ее слова и посторонние звуки, то смеялся, то морщился, то начинал махать кулачками и ножками. Он почти все чувствовал. И что-то оставалось у него в памяти.

И у меня в памяти осталось что-то.

Что?

Я закрыл глаза и вспомнил себя не рожденным.

Вспомнил, как сжимался в страхе, когда мама Мария трясла маму Лену за плечи, трясла, требуя меня выскрести.

Вспомнил, как нас выставили из дома, вспомнил, как подружка мамы говорила в уютной коморке под оранжевым абажуром, говорила, что глупо заводить ребенка в семнадцать лет, вспомнил, как, наконец, решившаяся мать шла, опустив глаза, шла к повитухе.

Но я родился. Иногда мне кажется, из-за Андрея. Он уже жил в доме мамы Марии, и мама Лена меня не выскребла, оставила. Из дочерней ревности, или захотелось такого же розового ребеночка, или еще из-за чего, это неважно – я родился.

Никогда не знаешь, как поведет себя моя мамочка. Иногда кажется, что ее любовь ко мне есть производное от угрызений совести или постороннего сочувствия. Конечно, на наши отношения повлиял отчим. Он говорил, и она верила, что я плохо сложен, неумен, дурен собой и неспособен. Это понятно – слишком много в их жизни было дней, когда без меня им было бы лучше. Но я знаю – она моя мать. Просто мать. Она – это я. И все мое – от нее. И хорошее, и плохое. Все, что я помню...

Жара, отчим где-то в другом мире, мы лежим на прохладном полу, она в купальнике, я, десятилетний, в плавках, и едим виноград. Косточки она кладет мне в пупок. Я счастлив.

Поле. Мы возвращаемся в лагерь по тропе. На ней следы туристических ботинок.

– Какой широкий шаг у этого человека... – удивляется мама.

– У меня такой же! – пошел я след в след, широко ступая.

– Нет, у него шире...

Я сник.

Мама обрезает мне ногти на руке. Мне приятно. Я улыбаюсь.

Выпускной вечер. Мама пошла со мной. Я веселился, танцевал, чувствуя ее внимание, вел себя ухарем. По дороге домой она сказала:

– Ты так неуклюже танцуешь.

Лет десять я стыдился танцевать.

В обед ходил в районную библиотеку. Не менять книги, а посмотреть, что лежит на столе, над которым прикреплена табличка с надписью "Эти книги вы можете взять с собой". Видимо, на днях поступила новая партия бандитских романов, и улов оказался богатым. В авоське смогли уместиться Л. Леонов "Дорога на океан", сборник "Поэты России у нас в гостях", Р. Пишель "Будда, его жизнь и учение", М. Шолохов "Судьба человека", Р. Киреев "Ровно в семь у метро", Я. Буриан, Б. Моухова "Загадочные этруски", Р.К. Нарайян "Боги, демоны и другие", А. Злобин "Демонтаж", В. Аксенов "Мой дедушка-памятник", Авеста, К. Симонов "Живые и мертвые", "Солдатами не рождаются", Стихотворения Пушкина 1820-30-х годов, В.Я Шишков, псс, 4 том, М. Осовская "Рыцарь и буржуа", А. Мердок "Алое и зеленое", О. Бальзак "Отец Горио". Книжечку танка Исикавы Такубоку принес в кармане, и весь день читал. Почти по каждому стихотворению можно написать роман. Если бы мой труд он просеял в танка! Получилось бы, наверное, примерно это: