– Ну, дайте хоть одним глазком посмотреть! Мы слова ему не скажем! – разобрал я одну из фраз.

Мама Мария сжалилась. Во двор по ступенькам поднялись двое, выглядевшие старше сорокапятилетней тогда бабушки. Они смотрели, подав головы вперед. Лица светились приклеенными улыбками. Я смотрел настороженно. Женщина потянула ко мне руки. Я решительно отступил.

– Все хватит, – встала между нами мама Мария, и они ушли, продолжая механически улыбаться.

– Ты что молчишь?

– Не верю, что бабушка не взяла денег, – посмотрел я. Подумал: "Говорю одни гадости".

– Не взяла.

– Откуда ты знаешь?

Она не сказала. Глаза ее смотрели на бутылки из-под вина, стоявшие у холодильника. Вино было дорогое. Накануне скупость неожиданно для меня уступила сестричке-расточительности.

– Лучше бы оделся, как следует...

– Ты опять за свое?

– Ну ладно, я пойду. Эта сволочь...

– Мам, я же просил!!

Последние пятнадцать лет из более чем пятидесятилетнего брака мать с отчимом ненавидели друг друга, время от времени объявляя перемирия продолжительностью в сутки-другие, в течение которых выглядели разве что не влюбленными голубками.

Мы поцеловались, и она ушла. Мне, опять оставшемуся в пустоте, захотелось придумать жизнеутверждающую идею. Не получилось, и, опустошенный, я лег, хотя не было и десяти. Заснуть не смог – в воображении виделась материнская грудь, полная молока. Я встал, взял словарь, нашел статью "Мастит" и прочитал:

Мастит (от греческого mastуs – сосок, грудь), грудница, воспаление молочной железы. У женщин, главным образом первородящих, наблюдается в период кормления ребенка.

Течение М. острое, реже – хроническое. Основные причины – застой молока, плохое опорожнение железы при кормлении, трещины соска. Попадая в такие условия, микробы, проникающие по лимфатическим путям и молочным ходам в железу, вызывают ее воспаление. Возбудитель – стафилококк, стрептококк и некоторые другие – проникает в железу изо рта ребенка, через загрязненное белье, при несоблюдении гигиенических правил ухода за молочной железой в период беременности и кормления. Трещины сосков образуются при недостаточно эластичной коже, окружающей сосок, вследствие плохой подготовки сосков перед родами или неправильной техники кормления. Признаками М. являются уплотнение (нагрубание) железы, покраснение кожи, распирающая боль, повышение температуры. При прогрессировании воспаления железа увеличивается, кожа становится напряженной, горячей на ощупь. Образование абсцесса под кожей, в толще железы или позади нее, характеризуется размягчением уплотнения (инфильтрата), повышением температуры тела, кормление становится резко болезненным, к молоку иногда примешивается гной. Ограничение или прекращение кормления усугубляет воспаление. При пониженной сопротивляемости или при несвоевременном и нерациональном лечении процесс может приобрести флегмонозный и даже гангренозный характер. Лечение: в начальной стадии – холод на железу, антибиотики, новокаиновая блокада, полное опорожнение железы от молока (систематическое кормление больной грудью и тщательное сцеживание молока). При нагноении – вскрытие гнойника; при этом кормление пораженной грудью прекращают; молоко сцеживают молокоотсосом. Профилактика: подготовка сосков к кормлению, при образовании трещин – их лечение; профилактика застоя молока (сцеживание после каждого кормления), тщательное соблюдение правил кормления ребенка (чистота рук матери, сосков, правильное прикладывание к груди: ребенок должен полностью захватывать сосок вместе с околососковым кружком).

Проглотив это со смешенными чувствами (живописать их, думаю, нет смысла) я вышел на улицу и очутился в парке.

Несмотря на поздний час, на скамейках сидели обыватели – группами и поодиночке – и пили пиво, заедая его чипсами, "корочками хлеба" и сушеными кальмарами. Некоторые распивали водку или красное вино из бутылок в холщовых корсетах. Пившие пиво находились под пристальным наблюдением востроглазых стариков, прятавшихся среди деревьев в полумраке.

Стоило той или иной бутылке или банке опорожнится, как к ней бежали, забыв об артрите, венозном расширении и мерцательной аритмии.

Бутылки подхватывалась на ходу.

Банкам приземлиться давали, но лишь затем, чтобы злорадно раздавить заученным ударом каблука.

По сравнению с обывателями, казавшимися не вполне существующими реально ввиду внутренней пустоты, глаза охотников светились жизнью.

Дети – их было много – рассматривали взрослых и догадывались: скоро они вырастут и будут ходить в сквер сами по себе, и сами по себе будут курить, пить пиво и красное вино из бутылок в холщовых корсетах. А если не повезет, что ж, бутылки будут всегда.

Я решил уйти из парка, чтобы посмотреть на тех, которые куда-то идут.

Они прекрасны, идущие. Идущие вдаль. К чуду, которое есть, ибо чудесный мир существует. К тому, что заменит утерянное с лихвой. Прекрасны юноша с девушкой, идущие за букетом цветов, сжимаемым рукой девушки. Прекрасны папа с дочерью, идущие по миру сочиняемой вдвоем сказки. Прекрасен мужчина, с надеждой вглядывающийся в лица встречных женщин...

По глазу ударили, когда я подходил к выходу. Саданули ладонью, подбежав сзади. Несомненно, это был Грачев – техника удара была его. Я автоматически повернулся, чтобы убедиться в правильности предположения. Но увидеть ничего не смог – правый глаз, пылал и слезился так, что левый, подавленный сопереживанием, отказывался открываться.

Нащупав рукой дерево, прислонился. Кто-то встал рядом. С трудом открыв левый глаз – для этого правый пришлось зажать рукой – увидел упорную старушку. В одной ее руке висела сумка с бутылками, в другой – авоська с расплющенными банками.

– Мужик тебя ударил, – сочувственно проговорила она, и тут же нырнула мне за спину, увидев то ли бутылку, то ли банку.

– Метр с кепкой, а злой... – донеслось сзади (левый глаз сам собой закрылся).

Я опустился на корточки, опираясь спиной на дерево.

Ствол был приятно шершавым.

"Что это? Мистика? – мысль разбавила боль. – Нет, это чепуха. Временное искривление пространства. Хотя, какое искривление... Память о Грачеве, воплощении абсолютной несправедливости, ищущей конца, прошила всю мою жизнь, и вот, материализовалась".

Представил его лицо. Оно смотрело с презрением. Стало ясно, что мыслил и мыслю по инерции, приобретенной тридцать лет назад, и потому ничего не понимаю. "Мистика, временное искривление пространства, воплощение абсолютной несправедливости, ищущей конца". Какой абсурд!

Увидел себя его глазами. Увидел старушку с сумками, полными пустых бутылок. Увидел обывателей, сосредоточенно пивших пиво. Не знающих, куда себя деть. Говорящих ни о чем. Вчера, сегодня, завтра, всегда. Понял, что не люблю тех, в ком вижу себя. Не люблю недоделавшихся. Упорных пустотой. Опустивших руки. Придавленных к земле. Смиренно дожидающихся конца. Не люблю этот парк-клетку, в которую заточаются по инерции, по безмыслию.

Встал, думая, что нашел какую-то ниточку. Перебрался через дорогу, оказался в магазине. Ниточка привела? Купил бутылку вина, – продавщица смотрела презрительно. Как на бомжа с извечными синяками. Вернулся домой, выпил ее в двадцать минут, сел за компьютер.

Ниточка не вытянулась. Видимо, трезвомыслящая.

Грачев своими оплеухами меня переделал. Во дворе и поблизости не осталось рохли, которую я бы не поколотил.

Невозможно долго думать, мысленно упорядочивать, что-то сложное сочинять. Видимо, в голове кончается какое-то вещество, необходимый компонент определенных электрохимических процессов. Тема для романа: злой гений, научился извлекать это вещество из голов людей, никогда не мыслящих (циклы типа "Он сволочь, он сволочь, он сволочь" и мысли наподобие "Не попить ли мне кофейку?", не в счет, они веществ не расходуют). У гения что-то вроде шприца. Он наливает донору стакан водки, затем извлекает это вещество, и донор чувствует, что здорово поработал мозгами.